«На днях отправляюсь я в нижегородскую деревню, дабы вступить во владение оной», – сообщал Пушкин А. Н. Гончарову в письме от 24 августа 1830 г. По приезде туда (это было 3–4 сентября) отдельная запись была передана болдинскому крепостному, конторщику Петру Кирееву, которому Пушкин поручил вести дело в Сергачском уездном суде. В ближайшую неделю после приезда (не позднее 11 сентября) Пушкин подал прошение о вводе во владение имением Кистенево в Сергачский уездный суд, здесь же была произведена так называемая явка отдельной записи[327].
11 сентября 1830 г. прошение Пушкина было подано в Сергачский уездный суд и передано в повытье (канцелярию) с приказанием «о введении означенного господина Пушкина вышеуказанным имением законным порядком во владение, со взятьем от него в приеме оного расписки, а от крестьян о бытии у него в должном повиновении и послушании подписки». 12 сентября был отдан указ Сергачскому земскому суду, исполнительному органу уездного суда. «Надо сказать, – писал П.Е. Щеголев, – что срочность проявлена была необыкновенная»[328]. 16 сентября 1830 г. в Кистенево приехали три чиновника земского суда. Рукой секретаря суда И. М.Ясницкого[329] был составлен вводный лист на владение имением, который представлял собой «расписку» Пушкина (ее удостоверил дворянский заседатель, губернский секретарь Д. Е. Григорьев) в том, что он принял имение в сельце Кистенево, на которое отец ему дал отдельную запись. В расписке фигурировали двести душ «мужеска пола» с семействами, «крестьянским строением и заведениями», скотом, птицей и приходящеюся на них землею, лесом и покосами[330].
В тот же день составили еще один важный документ – от имени кистеневских крестьян «мужеска пола» был подписан земским старшиной Капитоном Петровым присяжный лист новому владельцу поместья[331]. В нем было поименовано 68 кистеневских мужиков (с учетом членов их семей «мужеска пола» это и были те самые 200 крепостных), но, что любопытно, список от 16 сентября 1830 г. не совпадает с более поздним, в котором фигурировало 69 фамилий. Воссоздавая картину выдела кистеневских крестьян, Щеголев писал: «Приехали власти и стали делить мужиков»[332]. Дележ этот имел чисто формальный характер, поскольку им должны были заниматься владельцы имения. Вопрос о том, кто именно из кистеневских крестьян отходит к А. Пушкину, а кто остается за С. Пушкиным, был впоследствии пересмотрен, поэтому в части, принадлежащей поэту, стали числиться уже другие мужики. Присяжный лист был сшит, что называется, на скорую руку. Подтверждение этому мы еще увидим в документах Нижегородского губернского правления.
Все эти действия власти выглядят как рутина, а между тем они несли в себе глубокий смысл, связанный с идеологией самодержавно-крепостнического государства (в пушкиноведческих комментариях он, к сожалению, не отмечен). Земский суд, выполняя свою функцию, удостоверил то, что 200 крепостных (а также женщины, входящие в эти семьи) вверены дворянину, который взял за них ответственность перед коронной администрацией, и что они знают своего господина и подтверждают свою верность ему. Администрации нужно было знать имя помещика, который будет отвечать перед ней за подушный оклад, рекрутский набор, дорожную повинность и т. п. «Около трех недель прошло для меня в хлопотах всякого роду– я возился с заседателями, предводителями и всевозможными губернскими чиновниками. Наконец, принял я наследство и был введен во владение отчиной»*[333] – так писал Пушкин о своем новом жизненном опыте осенью 1830 г. в «Истории села Горюхина». Название «отчины», несколько изменив его (Кистеневка), Пушкин обессмертил в романе «Дубровский».
Крестьяне восприняли приезд нового барина с энтузиазмом. По-видимому, во второй половине сентября 1830 г. кистеневскими крестьянами было написано следующее письмо Пушкину: «Государь Александр Серьгеевич. Просим вас государь в том что вы таперя наш господин, и мы вам с усердием нашим будем повиноваться, и выполнять в точности ваши приказании, но только в том просим вас государь, зделайте великую с нами милость, избавьти нас от нынешнего правления, а прикажите выбрать нам своего начальника, и прикажите ему, и мы будем все исполнять ваши приказании»[334]. Датировка письма предположительна, она определяется по утверждению «вы таперя наш господин», соотносимому с присягой крестьян Кистенева, данной 16 сентября 1830 г.; на этом же основании письмо связывается, опять же предположительно, с крестьянами именно Кистенева. Комментируя письмо, В. С. Нечаева пишет: «….просьба крестьян не имела реального успеха. Пушкин отрицательно относился к управлению поместьями через выборных старшин. Этот способ правления был наименее выгоден для помещика»[335]; при первой публикации Нечаева высказалась еще более резко: «Надежда мужиков на барина, потерпела крушение, хотя барином Болдина был знаменитый автор „Деревни“»[336]. Трудно сказать, что подразумевалось в челобитной под «нынешним правлением». О негодности кистеневского старосты (имя его на 1830–1831 гг. неизвестно) писал Пушкину и Калашников 19 октября 1831 г.
Для Пушкина введение во владение Кистеневым было лишь прелюдией, поскольку еще в апреле 1830 г. он принял решение о том, как распорядится своими крестьянами: «Отец мой, – писал он В.Ф.Вяземской в конце (не позднее 28) апреля 1830 г., – дает мне 200 душ крестьян, которых я заложу в ломбард»[337]. По-видимому, для Пушкина это было единственное применение капитала, полученного им от отца. В «Барышне-крестьянке» Пушкин высоко оценил подобный шаг Муромского, который, по его словам, «почитался человеком неглупым, ибо первый из помещиков своей губернии догадался заложить имение в Опекунский совет: оборот, казавшийся в то время чрезвычайно сложным и смелым».
Пушкин незамедлительно начинает действия, и уже 19 сентября 1830 г. в Сергачский уездный суд подается для заверения письмо на имя Петра Киреева, чтобы получить в Нижегородской палате гражданского суда свидетельство для залога Кистенева (поскольку оно не попало ни в одно из изданий писем Пушкина, ни в издание 1997 г. «Рукою Пушкина», приведем его полностью):
Петр Александров. Намерен я заложить в Московский опекунский совет недвижимое имение, доставшееся мне по отдельной записи, данной родителем моим чиновником 5 класса и кавалером Сергеем Львовичем Пушкиным, состоящего Нижегородской губернии Сергачьского уезда в сельце Кистеневе, Тимашеве тож, всего писанного по 7 ревизии 474 души, из числа коих по отдельной записи утвержденные в мое владение по форме законов 200 душ; на сей предмет нужно мне иметь на означенные двести душ узаконенное свидетельство, то поручаю тебе оное свидетельство в Нижегородской палате гражданского суда исходатайствовать и мне доставить, о чем от имени моего прошение подать и вместо меня, где следует, росписаться, в чем я тебе верю и что по сему законно учинишь, спорить и прекословить не буду. 10-го класса Александр Сергеев сын Пушкин Сентября дня 1830 года». При регистрации (записи) этого письма в книге была сделана следующая расписка: «1830 года сентября 19 дня <…>.
Для залога полученных Пушкиным от отца крепостных необходимо было свидетельство губернских властей о ценности имения, покрывающей выдачу ссуды в Опекунском совете, а также о том, что их владелец не имеет долгов ни перед казной, ни перед частными лицами. О получении «узаконенного свидетельства» говорилось в прошении от имени Пушкина, подписанном Петром Киреевым и переданном им около (не позднее) 25 сентября 1830 г. в Нижегородскую гражданскую палату [339].
25 сентября 1830 г. прошение слушалось в заседании Нижегородской гражданской палаты:
1-е. В Нижегородское губернское правление, Казенную палату и Приказ общественного призрения сообщить с требованием, дабы оные благоволили справиться и палату уведомить. <…> Имеется ли в нем по делам на просителе Пушкине и показанном его имении каких-либо казенных или партикулярных взысканий. <…> Какое число за ним, г. Пушкиным, в означенном селении по ревизии дворовых людей и крестьян мужеска [пола] показано, в написании и по окладу ныне состоит и не находится ли оное имение от кого-либо в залоге, не числится ли на нем казенной недоимки, а в Приказ общественного призрения: нет ли в нем из того имения какого либо количества душ в залоге.
2-е. В Сергачский земский суд послать Указ и вменить ему то имение тутошними и сторонними людьми на месте освидетельствовать и взять от них скаски с указным подтверждением в том, сколько в помянутых селениях мужеска пола душ дворовых людей и крестьян в действительном того Пушкина владении ныне находится, так же сколько земли принадлежащей к помянутому селению <…> и что по свидетельству окажется <…> с обстоятельством рапортовать, причем то свидетельство в оригинале доставить.
3-е. Уездному той округи суду указом вменить же справиться, нет ли в нем на оное имение какого спора, исков, во вступлении в явку купчих или закладных, и что окажется в Палату рапортовать. Между тем 4-е, и по сей Палате учинить о том имении надлежащую справку и по получении требуемых сведений вообще с делом доносить, подлинное приказание утвердить[340].
После этого Киреев вернулся в Болдино. 4 октября 1830 г. Пушкин дал ему еще одно верющее письмо, которое было записано в книге регистрации верющих писем Сергачского уездного суда, после чего Пушкин поставил в ней свою подпись[341]. Это письмо было дано Кирееву для внесения в Нижегородскую казенную палату подушного оклада за кистеневских крестьян, однако оно ему не понадобилось.
6 октября 1830 г. было произведено Сергачским земским судом освидетельствование имения Кистенево. В рапорте, подписанном все тем же Григорьевым, сообщалось:
При вышеписанном сельце Кистеневе, Тимашеве тож, у господина чиновника 10 класса Александр Сергеевича Пушкина доставшегося ему по отдельной записи от родителя его чиновника Сергей Львовича Пушкина в действительном его ныне находится владении по последней 7 ревизии мужеска пола крестьян двести душ, у них в чересполосном владении пахотной земли триста девяносто девять десятин сто пятнадцать сажен, сенного покосу сорок шесть десятин шесть сот двадцать сажен, мелкого лесу между оным, сенного покосу дватцать три десятины двести шестьдесят восемь сажен, по болоту мелкого лесу и между оным сенного покосу семь десятин сто сажен, лесу дровяного двадцать девять десятин сто одиннадцать сажен, под поселением, огородами, огуменниками и конопляниками девятнадцать десятин четыре ста восемьдесят сажен, неудобной под болотами, под проселочными дорогами, под речкой Чекою и озерами дватцать две десятины сто сажен. Кроме оного никаких заведений не имеется. Каковое имение нигде не заложено. Казенной недоимки и партикулярных долгов не числится. Крестьяне состоят на оброке, занимаются хлебопашеством и некоторые мастерством: тканьем рогож и кулей. <….> При сем свидетельстве находились в сельце Кистеневе, Тимашево тож, господина чиновника 10 класса Александр Сергеевича Пушкина крестьяне [перечислено 19 человек]. Сторонние люди – господ Новосильцевых села Апраксина [перечислено 5 человек], г. Топорниной деревни Ниловой [перечислено 5 человек], к сему свидетельству вместо выше писанных крестьян и понетых сторонних людей за неумением грамоте по личной их просьбе господина Пушкина земской Капитон Петров руку приложил[342].
Любопытно, что не все имена кистеневских мужиков, упомянутых в комментируемом документе в качестве принадлежащих Пушкину, сходятся с присяжным листом от 16 сентября 1830 г. По-видимому, и к 6 октября 1830 г. вопрос о выделении Пушкину кистеневских «200 душ» не имел окончательного решения, которое целиком зависело от его отца.
В тот же день 6 октября 1830 г. было дано определение Сергачского земского суда об освидетельствовании принадлежащего Пушкину имения[343], а 8 октября 1830 г. – рапорт Нижегородской палате гражданского суда «о действительном исполнении по присланному указу»: «И во исполнение оного Его Императорского Величества указа учинена была чрез запрос справка, по которой в сем суде на вышеписанное имение г. Пушкина никакого спора, исков, вступления в явку купчих и закладных не оказалось…»[344]
Одновременно в разных местах шли разыскания о долгах на кистеневских помещиках. 13 октября 1830 г. в Петербурге С. Л. Пушкину опять пришлось давать объяснение по этому поводу. Связано это было с его намерением получить в Опекунском совете добавочные деньги (по 50 руб.) за тех крепостных, которые были им заложены в 1827 и 1828 гг. Ему вновь было указано на наличие «претензии московского купца Заикина в 1710 р…», и он еще раз ответил, что оставшихся после раздела с сыном 74 душ вполне достаточно для покрытия этого долга[345]. Усилия С. Л. Пушкина увенчались успехом. Ему удалось получить добавочные деньги за своих крестьян: 3 октября 1831 г. и 10 ноября 1831 г. ему было выдано из Сохранной казны Опекунского совета по 5000 руб. – за одну сотню душ и затем за другую[346]. Хлопоты по получению свидетельства о благонадежности залога части Кистенева, принадлежавшей С. Л. Пушкину, вел в Сергаче и Нижнем Новгороде болдинский крепостной Михаил Калашников. То есть за отца и сына хлопотали разные люди, что весьма показательно.
Что же касалось разысканий о долгах А. С. Пушкина, то в Нижнем Новгороде работа велась самым активным образом. Сначала это делало губернское правление. Поскольку Приказ общественного призрения занимался выдачей небольших (не более 1000 руб.) ссуд под залог крепостных, было сделано обращение в Нижегородский приказ, который 6 октября 1830 г. подтвердил, что кистеневские крестьяне там не закладывались[347].