Приносит жалобу титулярный советник Александр Сергеев Пушкин на неправое решение Санкт-петербургского надворного суда 4-го Департамента, о чем моя жалоба тому следуют пункты.

1-й. Вышеупомянутого Надворного суда 4-й Департамент имел в рассмотрении своем дело, поступившее в тот суд при сообщении здешней Управы благочиния прошлого 1834-го года декабря 21-го дня: о взыскании с меня фридрихсгамским купцом Петром Жадимировским по контракту за наем в доме его, состоящем 1-й Адмиралтейской части 2-го квартала под № 132-м, квартиры, якобы следующих тому Жадимировскому с меня 1063 рубли 33½ коп. денег решением своим, состоявшимся сего 1835-го года 15-го, а подписанным 30-го минувшего апреля, определил: претендуемые тем Жадимировским деньги с меня взыскать, подвергнув меня штрафу с той суммы по 5-ти копеек с рубля и за бумагу 8 рублей денег; каковое решение Надворный суд учинил в обиду мою, сколь несоответственно законов, столь и с самим существом дела, как видно будет из нежеписанных обстоятельств.

2-й. [Далее идет изложение контракта Пушкина с Жадимеровским от 1 декабря 1832 г.] <…> при наступлении в том 1833-го года лета в первых же числах июля вознамерился я переехать из занимаемой в доме Жадимировского квартиры на дачу, с тем предположением, чтобы временем жительства на оной приискать себе другую квартиру <…>, оставя тогда в той квартире малозначущее имение, о каковом переезде и нежелании более иметь той квартиры в то ж время объявлено было с моей стороны тому хозяину купцу Жадимировскому, от коего в том никакого спора и противоречия не сделано, следовательно заплативши я деньги, как выше сказано по 1-е число августа, исполнил всю обязанность контракта, не только за три месяца, но гораздо прежде и очистил оную не по собственному одному желанию своему, а сопряженному с таковым же и его, Жадимировского, согласием, что доказаться может тем, что после того объявления управляющий вероятно по приказанию Жадимировского прибил к дому билет об отдаче той квартиры, которую многие особы, желающие нанять ту квартиру, смотрели. Причем находился мой человек, а иногда и я при случае приезда сам видел, но в конце того ж июля месяца управляющий тем домом (имя коего доселе не знаю) настаивал, дабы я оставленное мною малозначущее имение, состоящее в одном скарбе, вынес, объявя, что ту квартиру уже наняли, почему я, не постигая какой-либо выдумки со стороны как Жадимировского, так вместе с ним и управляющего, всё очистил и дал в то ж время о настоящем переезде моем записку, но отдана ли оная по переездке квартирному надзирателю или нет, мне вовсе неизвестно, таким образом не щитая уже себя жильцом Жадимировского, я не полагал, дабы он по званию гражданина мог решиться на столь несбыточный предмет неправильного с меня взыскания, нимало не заботился требовать от него контракт, хотя оный по вышеписанному обстоятельству сам по себе есть ничтожный, но сверх чаяния моего вышло [по-]противоположному.

3-й. Часто упомянутый купец Жадимировский, по видимому желая воспользоваться не следующею к получению с меня суммой, вознамерился употребить к тому изворот, и для того пришлось 1834-го года 8 генваря, представя при прошении в Санкт-петербургскую управу благочиния подлинный контракт, изъяснил [следует изложение жалобы Жадимеровского от 5 января 1834 г. и далее комментарий к ней от лица Пушкина]. 1-е, что взыскание его основано на контракте и что я выехал 1-го августа и по самому контракту должен платить по 1-е число декабря, то есть по день истечения оного. 2-е, требования его о том, чтоб я очистил квартиру с 1-го августа, никогда не было, потому что он удостоверен был в платеже денег контрактом, 3-е, что заключенный контракт он никогда не признавал ничтожным, а оставленную мною квартиру намеревался он отдавать в наем другим лицам потому единственно, что я о сем его просил, которой отдача последовала. Наконец 27-го генваря [исправлено карандашом: ноября] 1833 года, то есть за три дни до срока, но занята была с 23-го декабря. Управа благочиния видела из вышеописанного объяснения купца Жадимировского, что он основывает взыскание на таком контракте, по которому деньги заплачены мною сполна; то есть по 1-е число августа и что переезд мой был не в августе, а в июле месяце, должна была истребовать на претензию Жадимировского, ко мне относящуюся, ясные и неопровержимые доводы, а с тем вместе озаботиться розыскать по показанию самого Жадимировского чрез отобрание от управляющего домом его или дворника, когда имянно оставленная мною квартира впусте показана была желающим нанять оную, ибо из сего явственно открылось бы, что такое событие было гораздо прежде отдачи прапорщику Хомутову квартиры. И сим бы обнаружилось ясное несправедливое его, Жадимировского, взыскание; но Управа благочиния без всякого должного изыскания истинности дело сие отослала Санкт-петербургского надворного суда в 4-й Департамент, который как место разбирательное оставил в равной силе без должного рассмотрения. Довольствуясь только тем, что был заключен контракт, и в решении своем отступя от справедливости самого дела и законов, определением своим поставил мне в вину те причины, которые вместо приговорения взыскания с меня по иску Жадимировского денег должны быть обсуждены к защите моей, как видно будет из того.

4-й. Надворного суда 4-й Департамент, в решении своем не найдя притчины обстоятельства дела к обвинению моему ниже мер, доказательных на требование с меня купцом Жадимировским денег, без коих на основании Высочайшего Вашего Императорского Величества Указа 1790-го года апреля 12-го, изъясняющего, чего не дано взаймы, то и нельзя взыскивать, зделал заключение к обвинению моему следующим изречением: «Департамент сей следуя точным словам контракта, Пушкиным с Жадимировским заключенного, в котором по протчем сказано: „что ежели Пушкин скажется неисправными в платеже наемных за квартиру денег, то Жадимировский имеет право занимаемые Пушкиным покои отдать другому, хотя бы с уменьшением против ее наемной цены, а он, Пушкин, обязался как бы за содержание, так и за все убытки последовать могущие ему Жадимировскому заплатить, до показанного ж в контракте срока и от платежа не отказываться и без согласия Жадимировского никому квартиры не предлагать“», каковое заключение Надворного суда противоречит не только существу вышеизложенных обстоятельств, но даже самому его суждению, потому: А) Сам проситель купец Жадимировский, что бы я уклонялся от платежа предназначенных в контракте денег и не уплотил его в положенные сроки, того не объяснял, и с чего Департамент сие принял в основательность, мне вовсе не известно, тем более самое взыскание Жадимировского есть и было только с 1-го августа по 21-е ноября 1833-го года, то есть за то время, которое щитает Жадимировский занятие квартиры мною, тогда когда Департамент из изъяснения моего видел, что я переехал в июле месяце того 1833-го года, заплатив вперед деньги по 1-е августа все сполна, следовательно ежели бы суд не основал точность моего показания справедливости, обязан был по словам Генерального регламента 4-й главы не торопиться своим решением, а учинить о времени переезда моего с кем следует справку по уважению тому, чтобы действительно я переехал без желания и согласия на то Жадимировского, он никаких доказательств не представил, без коих на основании Воинского артикула 148-го пункта и Генерального регламента 190-й главы веры дать ему было не можно. Б) Ежели бы, как умственно Департамент полагает и купец Жадимировский показывает: что очистил я квартиру не в июле, а в августе месяце, то может ли быть, дабы купец Жадимировский, бывши по выборам купечества в разных службах, рассматривая по подобным делам, не знал о том, что я квартиру оставил самопроизвольно и оставался ему должным, обязан он был в том по словам Уложения 10-й главы 251-го пункта предъявить контракт или сделать явку в течение семидневного срока и тогда бы оградил себя правостию иска, но как переезд мой был с согласия его Жадимировского, то он сего не учинил, а представил контракт по отдаче моей квартиры прапорщику Хомутову и по истечении срока контракта чрез месяц, но чтобы я жил в той квартире и за что бы следовало его удовлетворить, Жадимировский нигде не показывал; а потому и предложение Департамента на обвинение меня суть есть произвольное и незаконное и признать оное за правоту не должно, поелику Надворный суд сверх изъясненных в деле не соображения с объяснением моим, дабы затмить истинность, не сделал из дела надлежащей по закону записки, не допустя меня к прочтению оной, лишил меня всякой возможности к изъяснению дополнения; чрез зделание дозволяемого по закону мне рукоприкладства, но и сверх сего упустил из виду и не осудил самого сознания купца Жадимировского в отзыве его, сделанном сими словами: «что Пушкин по выезде из дому его на дачу со всем имением его уехал в Москву». Из сего Правительство благоизволит усмотреть, что мог ли я без воли и согласия Жадимировского выехать из квартиры и вывесть все имение на дачу, ибо по здравому разсудку не может никогда употребляться дача вместо такой квартиры, которая могла бы служить настоящим жилищем зимнего времени, а особенно поместить на даче всю мою движимость имения в меблях и тому подобных вещах, в весьма большом количестве состоящими, и переехать в августе месяце, тогда когда в сие время все возвращаются в Санкт-Петербург на постоянные квартиры, посему сим не очевидно ли доказывается ложное показание купца Жадимировского и справедливость моя, что квартира оставлена мною действительно в июле месяце по желанию его, и не явно ли чрез сие изобличает себя купец Жадимировский в желании получения с меня неправильно денег таких, кои ему никогда не следовали, и тем еще, что он сам в том же объяснении говорит, что он квартиру намеревался отдать в наймы, а потому ежели он не знал о совершенном моем выезде, и буде точно я подлежал к какому-либо ответствию, вероятно не решился бы зделаться моим доверителем или лучше сказать прикащиком на отдачу той квартиры и тогда, когда он сам пишет, почитал меня надежным жильцом; в заключение всего вышеупомянутого не малым доказательством в справедливости моей не может изъяться от прозорливого разсмотрения Правительства нижеследующее обстоятельство: в контракте сказано, что, ежели Жадимировский не пожелает иметь меня жильцом, обязан предварительно объявить мне до срока, когда я буду выезжать из квартиры, должен здать оную в том виде, как мною принята, то в первом случае ясно доказывается, что выезд мой основан был на обоюдном согласии, ибо без сего никак не мог выехать, а вторым подтверждается справедливость моя и в том, что буде бы купец Жадимировский не имел желания своего уничтожить того контракта и отдать квартиру другому, и есть ли бы в то время, когда я очистил квартиру, не здал ему в совершенном образе сдачу покоев, как следовало по контракту в таком виде, в каком могло было принято, то вероятно произошла между нами ссора и он неминуемо бы принес кому следует на меня жалобу, но как все сие произходило по обоюдному согласию, а потому и не было ни с чьей стороны никакого спору. Что ж касается до того, то суд полагает взыскание с меня за время то, в которое квартира Жадимировского оставалась впусте, то сие может разрушиться истинными сбыточными предметами в том: что квартиры по неимению жильцов или по самому неудобству оной часто не только два месяца, но даже и по полугоду находятся впусте, и ни один хозяин не обращает и не может обратить с старого жильца за наем квартиры после выезда его спустя несколько времени платежных денег, кроме примером служит один купец Жадимировский, желающий воспользоваться лихвою и вовсе не принадлежащею суммою, тогда когда в высочайшем Вашего Императорского Величества Манифесте 1764-го года апреля 3-го узаконено: что всякая корысть есть грех смертный, кольми паче обагатиться изторгнутою лихвою ближнего. Следовательно в сем предмете заключение Департамента зделано в обиду и в поноровку купцу Жадимировскому в противность всех прав, ограждающих к справедливости моей <…>

В заключение Пушкин просил «предписать суду, дабы оной впредь до разсмотрения сего дела по решению своему исполнением остановился и тем доставить законное удовлетворение <…>».

Эта витиеватая грамота, написанная от лица великого поэта, была удостоверена его подписью: «К сей жалобе титулярный советник Александр Сергеев сын Пушкин руку приложил и сие прошение доверяю подать губернскому секретарю Василию Верленкову»[397].

Познакомившись с жалобой Пушкина, Жадимеровский назвал ее «неправильными изворотливыми. оправданиями». Он придерживался буквы закона и считал, что «дело должно быть решено на основании контракта»[398]. Что же касалось жалобы Пушкина на присуждение ему штрафа за слова «наглое плутовство», то Жадимеровский в ответ занял еще более жесткую позицию и потребовал, чтобы «за обиду, ему причиненную на письме, поступить с ним по законам уголовным порядком»[399].

5 сентября 1835 г. Пушкин подал прошение в Петербургскую гражданскую палату о пересмотре дела с Жадимеровским, в котором решение Надворного суда было названо «неправильным и крайне обидным», а апелляционная жалоба, представленная в Гражданскую палату, охарактеризована как «подробное изъяснение всех тех обстоятельств, кои могут служить доказательством неправильности иска купца Жадимировского, и несправедливости вышепрописанного решения суда»[400].

Вскоре последовала резолюция Гражданской палаты: «Из означенного дела составить записку на 24 число сего сентября, а дабы титулярный советник Пушкин, купец Жадимировский, буде желают, немедленно явились к прочтению той записки и учинению под оною рукоприкладства»; для этого предписывалось «отнестись к приставам тех частей, в коих они жительство имеют»[401]. В итоге апелляционная жалоба Пушкина была оставлена без последствий, и решение в пользу Жадимеровского было утверждено в полной мере. 6 марта 1836 г. Пушкин оставил расписку в деле Петербургской гражданской палаты: «…я, нижеподписавшийся, даю сию подписку С.-Петербургской палаты Гражданского суда 1-му департаменту в том, что записку из дела о иске с меня купцом Жадимировским по контракту денег читать и рукоприкладство чинить не желаю»[402]. Расписка Пушкина была дана в ответ на повестку, в которой предписывалось явиться в Гражданскую палату для ознакомления с запиской по делу и «рукоприкладства» (т. е. подписи) под ней. Комментируя расписку Пушкина, Измайлов подчеркивал: «Пушкин отказался вообще читать „записку“, которую считал несправедливой и незаконной, поэтому не хотел и „рукоприкладствовать“, т. е. расписаться в согласии или несогласии с ней»[403]. Отказ от «рукоприкладства» был узаконенной формой выражения ответчиком своего «неудовольствия» решением суда.

Указ Гражданской палаты по делу Пушкина с Жадимеровским был дан 20 апреля 1836 г.:

Упущением Пушкина было то, что он не сделал на контракте «надписи о считании его недействительным», чем и воспользовался домовладелец. Жадимеровский вел себя в ходе тяжбы последовательно, жестко, не упуская промахов Пушкина и нанося ему ощутимые удары в ответ на язвительные словесные уколы. От лица Жадимеровского в суде выступал не простой стряпчий, а коммерции советник. Следует признать, что купец первой гильдии дал непрактичному поэту серьезный жизненный урок. Судя по документам дела, скрепленным подписью Пушкина, он был потрясен его деловой хваткой. Жадимеровский был ярким представителем того социального явления, которое Пушкин в стихотворении «Разговор Книгопродавца с Поэтом» (1824) охарактеризовал словами «наш век торгаш».

В истории последних лет биографами Пушкина выделяется несколько линий, которые с какой-то роковой неотвратимостью последовательно вели его к трагическому финалу: история дуэли с Дантесом, падение читательской популярности, растущие долги, тиски царской службы. Все это давало повод некоторым биографам говорить о том, что Пушкин в конце жизни «видимо, искал смерти»[405]. Не последнее место в ряду жизненных неурядиц 1830-х гг. занимали его неудачные начинания делового характера. Рассмотрение их показывает, насколько Пушкину были чужды деловые качества, которые соответствовали бы уровню отношений нарождающейся буржуазной эпохи. В этих эпизодах он выглядит как человек эпохи уходящей, как поэт, с трудом ориентирующийся в новых отношениях. Другой поэт, более удачливый в делах, связанных с материальным обеспечением, написал в 1835 г.: «Век шествует путем своим железным. / В сердцах корысть, и общая мечта / Час от часу насущным и полезным / Отчетливей, бесстыдней занята» («Последний поэт» Е. А. Баратынского). Подобные настроения были близки и Пушкину, восклицавшему устами одного из своих героев: «Ужасный век! Ужасные сердца!» К середине 1830-х гг. Пушкина начинает все более и более занимать мысль о его отношении к новым тенденциям российской действительности. Эта мысль лежит в основе философской лирики последних лет его жизни. Чтобы понять эти настроения, следует учесть и опыт анализа деловых неудач Пушкина, являющихся ярким отражением особенностей его психологического склада.