Ранее он размышлял над тем, что немецкая армия на самом деле очень отличалась от СС: армия стреляла в людей, а СС их пытало.

Утренний ритуал отсылал к предшествовавшей работе, в которой отрывание чека ассоциировалось с операцией на яичке, которая поставила его «в одно положение с женщинами» и которую он был вынужден принять без всякого протеста. На сеансе он чувствовал себя чахлым младенцем, неспособным сражаться, как делала бы нормальная немецкая армия, неспособным протестовать или передавать свои чувства, поскольку он ощущал, что я, подобно его родителям, не понял бы его младенческого языка. В этих обстоятельствах его легко можно было убедить, что принятие фашистской фуражки – оправданный шаг. Похоже, она репрезентировала то, как он подавляет всякий сознательный протест, превращая его взамен в тайную, перверсивную жестокость, мучая и себя, и меня.

Через несколько дней пациент пришел на сеанс мокрый и жалкий, поскольку делал пробежку при плохой погоде. Он сказал, что почувствовал облегчение, поскольку решил лечь на кушетку несмотря на то, что может намочить подушку.

Далее он описал сон, в котором посещал частный просмотр фильма о китайской книге предсказаний И-Цзин [он произносил ее название как Ии Чинг (Eee Ching)]. Там была женщина в желто-черном полосатом, как у осы, платье. Затем он сидел в ванне и чистил морковь и картошку. Там были два «мокрых» миссионера – «Мокрых в смысле г-жи Тэтчер», – добавил пациент[9].

Он вспомнил, как однажды во время его дежурства в больницу за лечением обратились два миссионера, и он их прогнал.

Я предположил, что было что-то грустное и, вероятно, комичное в том, как он сидел в ванне. Возможно, добавил я, это было связанно с осмотром гениталий, который он обычно производил в ванне и который когда-то привел его к открытию, что у него только одно яичко. Я задался вопросом, а не была ли это одна из его «чахлых» шуток, и что, вероятно, миссионеры репрезентировали анализ, и что, когда, как сегодня, он чувствовал себя особенно мокрым, жалким и чахлым, он проецировал это ощущение на меня и прогонял меня прочь?

Казалось, моя интерпретация его задела, и, немного подумав, он углубился в тему И-Цзин, сказав, что с этой книгой его познакомил друг по имени Пру, игравший большую роль в его фантазиях, и повторил имя Пру несколько раз. Я спросил, не связывает ли он это имя с медицинским термином, обозначающим зуд (Prue – prurience), – на эту мысль меня навело то, как он произносит И-Цзин (И-Чинг – ср. itching, «зуд»). Он согласился и сказал, что внезапно ему вспомнилось вот что. Недавно один друг обвинил его в похотливости (prurience), ему пришлось посмотреть, что это слово значит, и он обнаружил, что оно связано с зудом (itching). Я предположил, что ему не хочется признавать похотливую заинтересованность в моем душевном состоянии, когда он считает меня «мокрым» в смысле г-жи Тэтчер, и что он выражает страх, что моя заинтересованность в нем может быть также похотливой, а я могу не понять, каково ему, когда он приходит такой мокрый, несчастный и сознающий, что с ним что-то не так. На следующем сеансе он вернулся к этому сновидению в связи с ассоциативным воспоминанием о женщине, похожей на осу. Он вспомнил, как смотрел фильм «Жало» (The Sting), в котором полицейский притворялся, что ему нравится шутка, а потом внезапно приходил в ярость.

Несмотря на то что пациент хотел, чтобы анализ затрагивал проблемы, которые его беспокоили, например касающиеся его гениталий, ему было легче превращать этот опыт в чахлую шутку, что позволяло ему проецировать страдание и приходить в возбуждение от того, какой он умный. При этом он страшился, что его подловят, и боялся унижения и жестокости. Однако он не мог устоять перед соблазном освободиться от ощущений нужды и зависимости, несмотря на то что опыт вновь и вновь показывал ему, что такое разыгрывание заканчивается катастрофой.

Разграничение, которое пациент проводил между немецкой армией и СС, репрезентировало для него различие между двумя частями его личности. Часть, связанная с СС, основывалась на всемогущей мании величия и функционировала, проецируя и заключая нуждающуюся самость в аналитика, а затем жестоко высмеивая и терзая и пациента, и меня. Он находился во власти нарциссической организации, чья жестокость и безжалостность в какой-то мере контейнировалась более реалистичной частью, которая умела функционировать более разумно и логично.

Самодеструктивность, без труда распознаваемая как в анализе, так и в повседневной жизни пациента, была от него скрыта посредством маскировки и идеализации. Он не мог игнорировать либидинозную, нуждающуюся свою сторону и знал, насколько ужасно быть маленьким, потерянным мальчиком, чувствующим себя мокрым и униженным зависимостью от своих объектов. Поскольку он не мог избавиться от этих чувств полностью, он вынужден был установить перверсивную связь, в которой нуждающийся ребенок соглашался на унижение. Лишь изредка эта его часть была способна напрямую протестовать против фрустрации, которую он был вынужден терпеть. Когда он находился в контакте со своими нуждами и был способен протестовать, то чувствовал себя агрессивным, но не перверсивным – скорее, немецкой армией, чем СС, – но этот протест оказывался еще опаснее, поскольку нарциссическая структура тогда проецировалась в аналитика и пациент полагал, что к нему будут относиться жестоко, без понимания. Протест означал бы признание своей отдельности и противостояние патологической организации, что он боялся делать.

Когда, как это часто бывало, у меня не получалось находиться с ним в контакте, достаточном для возникновения у него чувства, что его понимают, пациент особенно легко втягивался в сговор с нарциссической организацией. В частности, это случалось, когда я не мог удержаться и реагировал на его остроумные и смешные реплики, а для него это, полагаю, означало, что я предаю его истинные нужды и вступаю извращенным образом в сговор, удовлетворяя свой нарциссизм. Но даже если мне удавалось избежать этого, он чувствовал, что это стоит мне большого труда, и думал, что я прилагаю колоссальные усилия, чтобы не смеяться его шуткам. Он ожидал жестокости, как от женщины-осы, и эта жестокость, похоже, соотносилась со страхом перверсии и похоти. Он считал свои объекты поврежденными, как виолончель его матери, или смятыми, как тележка в его сновидении. Его часть, более связанная с неперверсивным протестом, слишком боялась открытого конфликта и вместо этого прибегала к сговору с жестокой частью, тайно портящей и обесценивающей аналитическую работу.

Одна из особенностей, которую я хочу подчеркнуть, заключается в том, что у пациента было некоторое понимание описываемых мною механизмов. Он знал, что высокомерное обесценивание того, чем он на самом деле восторгается, обескровливает его развитие, и, похоже, знал, что позволяет этому происходить. В его сновидениях больного мальчика убеждали, чтобы он разрешил пытки над собой, и на сеансах он знал, что может протестовать и просить моей помощи, когда чувствует, что творится нечто слишком жестокое. Время от времени он видел, что возможна конструктивная работа, и присутствовало общее ощущение ценности анализа. Тем не менее он не мог удержаться от атак на анализ и получения мазохистского удовлетворения от возбуждающих попыток деструкции.

Как конструктивные элементы прикрепляются к нарциссической части самости, так и перверсивные элементы могут размещаться в либидинозной части личности. Полагаю, эта ситуация возникает, когда расщепление разрушается и хорошее не отделяется должным образом от плохого. В главе 3 я описал, как разрушение расщепления приводит к состояниям спутанности, подобным тем, которые описали Розенфельд (Rosenfeld, 1950) и Кляйн (Klein, 1957). Если такие состояния спутанности не могут разрешаться дальнейшей идеализацией и расщеплением, происходит фрагментация, и фрагменты искусственным образом перемонтируются, образуя патологическую организацию личности. Деструктивные элементы самости, связанные с деструктивными объектами, персонифицируются и проецируются в объекты, которые затем организуются лидером в нарциссическую банду. Тогда зависимая, нуждающаяся часть самости оказывается скованной этой бандой и не в состоянии уже сбежать или изменить ситуацию. Именно так пациент представляет положение дел, иногда сознательно, иногда же оно проявляется как интерпретация ситуации в бессознательной фантазии.

Полагаю, что можно увидеть, что такой тип отношения между жертвой и преследователем на самом деле является результатом не расщепления, а искусственного и изобретательного расчленения (partition) на хорошее и плохое. При ближайшем рассмотрении множество хороших элементов можно различить в нарциссической организации, которая действительно пытается оградить ребенка и заботиться о нем, но не способна совладать с жестокостью. И вероятно, более важно, что перверсивные элементы можно обнаружить в нуждающейся, зависимой самости, которая часто запрашивает и принимает перверсивную охрану и эксплуатацию, несмотря на понимание происходящего.

Нормальное расщепление можно считать расколом по естественным линиям материала, которое возникает, например, когда кусок мрамора или гранита расщепляется при ударе молотком. Тогда патологическая конгломерация описываемого мною типа представляет собой более искусственное деление, как при нарезании куска салями. Хорошие и плохие части самости, подобно частицам мяса и жира в салями, можно обнаружить с обеих сторон, и они как бы приклеены друг к другу. Клей, который скрепляет вместе элементы патологической организации, – это перверсия, и из-за того удовлетворения, которое она приносит как жертве, так и преступнику, от нее очень трудно отказаться.

Представленный далее материал демонстрирует, как патологическая организация может функционировать в качестве защиты от спутанности. Пациент регулярно приносил с собой ежедневную газету, и однажды при обсуждении описал ритуал, который происходил каждый четверг, когда он покупал газету, а затем относил белье в прачечную.

Затем он описал сон, в котором он занимал маленькую темную комнату в летнем домике вместе со своей матерью и другими людьми, которые, вероятно, тоже были с матерями. Там было темно и мрачно, и он хотел найти выход. Выбравшись наружу, он увидел множество русских солдат и объяснил, что это не оккупационные войска, поскольку их пригласило правительство, что каким-то образом было связано с вторжением русских в Болгарию. Затем он увидел британских солдат, но подумал, что выглядят они довольно неорганизованно, – они гуляли и болтали вместо того, чтобы маршировать.

Ассоциации привели его ко вчерашнему вечеру, когда он зашел к друзьям, которые говорили о летнем домике, в котором жили вместе с родителями, и он наблюдал, как его друг выгружает белье из стиральной машины. Он заметил, что там перемешаны одежда детей, одежда мужа и нижнее белье жены, и подумал, что нижнее белье выглядит невзрачным и изношенным. Я дал интерпретацию, что на сеансах пациент чувствовал, что принес части себя, чтобы их почистили и рассортировали, и ожидал, что эту работу сделаю я, как работник прачечной. Он проецировал свои части в меня и затем почувствовал себя в ловушке и в сильной спутанности, не в состоянии разобраться, ощущает ли он себя ребенком, мужчиной или женщиной. Пытаясь уйти от этой спутанности, он обращался к газете, в то время заполненной репортажами о советских вторжениях. Хотя он описывал британские войска, в его сновидении они были довольно невзрачными, как нижнее белье, и он чувствовал, что должен пригласить русские войска, чтобы они навели порядок и устранили спутанность.

Дальше он сказал, что оккупационные войска могут освободить страну и привести ее к процветанию, как это произошло с Западной Германией. Я понимал, что это будет трудно рассортировать, поскольку не было четкого отличия между армией-освободительницей, которая способна открыть ему путь к процветанию, и тоталитарными оккупационными силами, которых пригласили устранить беспорядок. Я дал такую интерпретацию: поскольку он ощущает, что вторгается в мою душу своим грязным бельем, то боится, что мои мысли вторгнутся в его душу, и он не знает, закончится ли это вторжение его заточением или поможет ему освободиться от тоталитарной части себя, к которой он обращается при спутанности.

Затем он рассказал, что договорился с одной девушкой о временном проживании в его квартире, а вместо арендной платы она должна будет там убираться и наводить чистоту. Его явно интересовала эта девушка, и ему сказали, что у нее есть жених в Болгарии, который не может оттуда к ней выбраться. Я проинтерпретировал, что он вводит еще один фактор, обусловливающий его амбивалентность. Хотя он в целом против тоталитарного образа мысли, русский режим смог послужить не только поддержанию порядка, но и выражению его зависти и ревности. Пациент помешал паре соединиться и таким образом гарантировал, что за ним будут продолжать ухаживать. Он вступил в сговор с нарциссической организацией, чтобы выйти из состояния спутанности, и стал пассивным коллаборационистом, поддерживающим завистливое вторжение. Его презрение к невзрачному белью и более гуманной британской армии тонко маскирует его зависть к столь желанной для него семье, из которой он чувствует себя исключенным.