Марченко повезло: в конце своего срока он подружился с Юлием Даниэлем. А весомость и проникновенность слов и суждений этого заведомо доброжелательного, очень легкого в общении человека автор сей книги ощутил когда-то лично и не раз. Дружбе с Даниэлем и обязан Марченко знакомством с людьми, которые прочно-напрочно определили всю его дальнейшую жизнь.

После работал Анатолий грузчиком в городе Александрове, а спустя всего год явилась в свет его великая книга – «Мои показания». Ее перевели на много языков, и как-то сразу стало ясно, что отныне автор обречен.

Еще через год он написал открытое письмо о возможности преступного и подлого вторжения в Чехословакию – за месяц до этого преступного и подлого вторжения. Арестовали его как раз в тот день, когда в Прагу вошли танки.

За якобы нарушение паспортного режима арестовав и дав год всего, немедля спохватились, и в лагере он получил новый срок – уже за распространение клеветнических измышлений. Но он отбыл и это заключение.

Посланцы от всевидящего ока стали понуждать его уехать – он ведь уже некогда хотел это сделать, щедро сыпались угрозы. Только Марченко обрел смысл жизни. Новый срок был неминуем. Присудили ему ссылку, а результатом четырех лет сибирского заточения стала книга «От Тарусы до Чуны».

В шестой раз его арестовали и осудили на десять лет строгого режима уже по 70-й статье – «антисоветская агитация и пропаганда».

Прав был какой-то малого чина местный чекист, что сказал ему еще при первом освобождении: «Долго вам на воле не прожить».

Поскольку я уже в ту вышеназванную книгу заглянул, то приведу одну цитату (чуть было не написал «забавную»): «За шесть лет тюрьмы и лагеря я два раз ел хлеб с маслом – привозили на свидание. Съел два огурца: в 1964 году один огурец, а еще один – в 1966 году».

А в августе восемьдесят шестого года в чистопольской тюрьме наступил апофеоз его короткой жизни. Ощутив из газет, что в стране что-то меняется, двигается и тает, он объявил бессрочную голодовку с требованием освободить в империи всех политзаключенных. Проголодал он сто семнадцать дней, почти четыре месяца. Его кормили принудительно, это было болезненной дополнительной пыткой, но кто-то из начальственных тюремщиков ему однажды сказал: «Умереть не дадим, смерть избавляет от наказания, а ваш срок еще не кончился».

Я почему-то вспоминаю в этой связи Канта с его «нравственным законом внутри нас».

В конце ноября Марченко голодовку снял, но было уже поздно. Умер он в начале декабря. А спустя несколько дней Горбачев позвонил Сахарову, предлагая вернуться из ссылки.

Сахаров был в состоянии говорить только о смерти своего давнего друга. Тогда и началось массовое освобождение политзаключенных, которое многие связывают с гибелью этого знаменитого зэка.

Анатолий Марченко победил. Было ему сорок восемь лет. Всего. И нынче он – «известный житель» города Чистополь-на-Каме.

Меня часто спрашивают (и на концертах, и по возвращении), что я думаю о сегодняшней России. Прежде всего, мне кажется, вожди российские напрасно печалятся, что нет у населения страны какой-нибудь идеи – общей, и глубокой, и одушевляющей. На самом деле она есть, общероссийская национальная идея. Явная и очевидная. Она проста и лаконична: выжить. Пережить с как можно меньшими потерями все, что вокруг творится, и детей от пакостных соблазнов уберечь. А потому здесь каждый в меру способностей утоляет свои потребности, кладя с прибором на державный беспредел.

Что же касается общественной апатии, повальной и повсеместной, то, по-моему, устали очень люди от надежд, недавно вспыхнувших, но обернувшихся враньем и разложением, и инстинктивно затаились. Мой знакомый предложил такую партию создать, что все в нее запишутся, она бы всех устроила одним своим названием: Российская Совестная Партия Замедленной Демократии. А сокращенно – РСПЗД.