В этих боях Лазарев и сдал свой первый экзамен. Дрался он хладнокровно, мужественно, с выдержкой. У нас он был вначале рядовым, потом командиром отделения. И все время угадывалась в его поведении жилка настоящего бойца, на него равнялись другие. Отличился в первом же бою, заменив раненого пулеметчи ка. Послали в разведку – принес не только ценные данные, но и трофейное оружие. К тому же и сапером оказался хорошим – группой подрывников ходил минировать железнодорожное полотно.
А как-то вечером услышал я, как Саша поет и сам себе на балалайке подыгрывает:
Когда Волга разольется,
Трудно Волгу переплыть…
Собрались вокруг него ребята, один то просит сыграть, другой это. Ну целый концерт по заявкам получился. Постоял я, послушал. Поет человек. Значит, душа оттаяла.
Прошло несколько дней. Как раз помню, почту нам сбросили. Получил я от жены письмо из Саратовской области – туда ее эвакуировали с сыновьями. Разворачиваю треугольник, а тут Лазарев ко мне подходит:
– А мне домой можно написать?
– Конечно. Пиши, а то мать, наверно, все глаза выплакала.
Вспомнилось, как он говорил о вей, о сестре и братишке, об отце, ушедшем на фронт.
И вот ведь как бывает: письмо, которое Александр написал после нашего разговора, попало ко мне в руки сорок лет спустя. Но об этом позже.
Все сто человек, пришедших в отряд с Лазаревым, побывали в особом отделе. Многим из них в жизни крепко досталось. Всех их волновало одно; груз пережитого в плену, жгучее желание вернуть доверие Родины. Большинство воевало потом достойно некоторые сложили голову на псковской земле.
Лазарев выделялся из этих ста. Пожалуй, и во всей нашей бригаде стал он вскоре человеком приметным, а ведь у нас две с половиной тысячи бойцов было. По-разному могла бы сложиться его партизанская судьба. Уж по крайней мере командиром отряда вполне мог бы он стать.
Но в своих планах я все чаще примерял Лазарева к другой роли. Не оставляла меня та задумка, на которой случилась осечка с Ягодкиным. Не попробовать ли Сашу? Нет, рановато. Еще с месяц приглядывался к нему.
Большая земля подтвердила: Лазарев А. И., 1923 года, уроженец деревни Лапша Шаткинского района Горьковской области. Вскоре узнал я, что он получил письмо из родных мест. И состоялся у нас с Лазаревым еще один большой разговор. Но теперь уже не разделяла нас стена недоверия. Только надо было убедиться, сможет ли он заменить Ягодкина.
Повел я его по своему кругу. Память… Острота реакции… Сметка… Точность… Все в лучшем виде. Немного горяч, но это дело поправимое. И вдруг неожиданность, и какая! Оказывается, знает немецкий. Освоил самостоятельно, а практику в лагере прошел. И как я его об этом раньше не спросил! Вот уж поистине у разведчика «лишних» вопросов не бывает.
Оставалось последнее – выяснить, нет ли у него «ягодкиной болезни», как я в шутку окрестил ночные речи Олега. Как и тогда, выручил ординарец. К этому времени они с Лазаревым уже были в дружбе.
Утренний доклад Петра был краток:
– Спит как убитый.
С того дня Лазарев исчез из бригады. Исчез для всех, кроме двух-трех человек, посвященных в мой план. Версия была уже продумана мной до мельчайших деталей, оставалось «примерить» ее на Александра. В сущности, это была его собственная жизнь, только вывернутая наизнанку, в сторону подлости и падения.
Все было так, как до того момента, когда ему удалось бежать из немецкой ремонтно-восстановительной роты, чинившей железнодорожное полотно на перегоне Псков – Порхов. А дальше шло так. Отощавший штрафник, нагрубивший охраннику и чуть было не поплатившийся за это жизнью, забился на дальний хутор, найдя приют у солдатской вдовы. Оказавшись меж двух огней, он больше всего боялся прихода Красной армии: работу на немцев ему бы не простили. Побаивался он и того, что его могут выдать местные. Откуда вдруг такой орел взялся? И он перебирается на другой хутор, рядом с Печками, где устраивается работником к богатому эстонцу…