– Я еще в школе училась, когда мама пыталась… сжечь наш дом. Да, тот самый. Что-то ей там чудилось такое. Ее госпитализировали. Она вышла спустя несколько месяцев, и потом всё было в порядке. Пила таблетки, иногда лежала в больнице. Ей помогало. Она больше не пыталась ничего такого, понимаешь? Ты думаешь, я почему в медицину-то пошла? Хотела руку на пульсе держать. Меня-то проверяли на наследственность. Твой папа знает, я ему сразу обо всём рассказала. Помню, он только руками развел, сказал, что у него отец запойный, так что терять нам нечего. Думали, обойдется, но, может быть, Алёша, мы еще не знаем, но может быть, и не обошлось. Мы и не узнаем, если не проверим. Но даже если это оно самое, ничего страшного. Мы справимся. Мы семья. Слышишь?

– Мам… что у нее было?

– ПРЛ. У женщин это частая штука. Пограничное расстройство личности, Алёша.

Как только мама произнесла эти слова, ОНО съежилось и отступило. ОНО оказалось другими тремя буквами, но буквами изученными, изведанными, излечиваемыми всего лишь тетей Машей с маминой работы.

Как приехал, ногти срезал почти под корень. Мама отвела к дерматологу, прописали мне дофига всего. Шрамы всё равно остались, пришлось лазером шлифовать так, что месяц корка облезала как серая хворь. Рожа распухла, аж спать не мог, руки так и тянулись себя подрать. Вот тогда я забрал у Леськи кубик Рубика. Три недели крутил, так и выработал привычку: как накрывает – его собираю, и отпускает немного.

Лицо как новое стало, только я в зеркало всё равно смотреть не мог еще долго, пока папа не подключился. Притащил гантельки с работы, с утра гонял во двор на турник, а дома отжиматься заставлял. Сказал, что шахматы – это, конечно, хорошо, но я мужик вообще-то, а не глиста в скафандре, так что пора уже не только в рост, но и вширь раздаваться, а то мне еще внуков им с мамой делать.

Больше всех, конечно, помогла Светлана Олеговна. К ней тетя Маша меня и направила, сказала, что таблеток мало, только симптоматику глушить, а против ПРЛ нужно подключать ДПТ (снова три буквы) – диалектическую поведенческую терапию. Светлана Олеговна с первого же приема всё по полочкам так разложила и про ОНО, и про семью, и про Гимназию, и про деда, что сразу всё на свои места и встало: пока я думал, что я присматриваю за ними, это они присматривали за мной – просто до Гимназии никто из нас об этом не догадывался. Мне нужно быть нужным, вот оно как оказалось.

Я не вернулся в школу, сидел с дедом. Кормил, переодевал, делал массажи, вывозил каждый вечер на улицу дышать, читал перед сном, рассказывал о Гимназии. Он совсем похудел, так что старческая тонкая кожа стала почти прозрачной. Он улыбался, что-то шептал, но совсем неразборчиво. За день до ткнул пальцем в бороду. Только мне доверял – оно и неудивительно, я ж в него шерстистый такой, не в отца уж точно. Опасной бритвой прошелся ровнехонько, только в одном месте поранил – кожа-то сыпется, что мука. Вечером хотел его вывезти на улицу, а он покачал головой – на балкон захотел. Там вдохнул и пробормотал что-то. Я не разобрал, но догадался: за это время я уже научился его понимать, как понимает мать ребенка.

– Сирень цветет, да. Хорошо-то как, деда?

Он кивнул. А ночью его не стало.

Похоронили тихо, только родственники из деревни – те самые, с курицей – приехали, посидели, выпили; мне налили, но я пить не стал: уже нельзя было. Мама боялась, что у меня опять случится срыв, но нет – в этот раз я не чувствовал себя мудаком перед дедом; как будто сирень эта дурацкая всё искупила.

Как девятый день справили, так занялись ремонтом в гостиной, чтобы нам с Леськой определить отдельные зоны. Вынесли стенку эту древнюю к чертовой матери, содрали обои, побелили потолок. Пока красил стены, думал, что квартира – как моя кожа: сколько ни закрашивай, внутри-то гниль. Говорил об этом Светлане Олеговне, а она так и спросила:

– Разве гниль изначально где-то есть?

Я сначала не понял, а потом ка-а-ак понял – и выдохнул.

В школу я вернулся только в сентябре. На семейном совете решили, что лучше уж я дождусь нового учебного года и заново пройду девятый класс. Было страшно. Страшно, что разучился учиться, страшно, что будут поддевать из-за Гимназии. Оказалось, боялся зря: наш старый класс всё равно расформировали, так что бывшие одноклассники даже не сразу поняли, что я учусь в девятом, а новые и не знали, что я был в Москве. Учителя меня хвалили, к 11 классу я уже опережал программу; подналег на шахматы, вышел на областной уровень, сходил с отцом на пару значок ГТО получить. Осмелел настолько, что, посоветовавшись со Светланой Олеговной, открыл список вопросов к вступительным в Академию и начал готовиться сам.

Маму насилу убедил. Она долго не соглашалась, а потом вскочила, убежала в спальню и вернулась с книжицей.

– На́, твое это.

– Что?

– Дед берег на сберкнижке. Пенсию свою откладывал. Квартиру тебе хотел сделать. Любимый внук все-таки.

Я вцепился в скатерть, а мама продолжила: