На первой же паре в новом семестре в аудиторию вошел пухлый невысокий дядечка, назвался преподавателем логики, а потом полтора часа говорил так, что никакой логикой – человеческой, по крайней мере, – там и не пахло. Замирающие в воздухе стрелы, бесшумно падающие мешки зерна, бегающие черепахи – и это не шутка, ведь он всё повторял и повторял, что никто так до конца и не опроверг эту бессмыслицу, а значит, она имеет право на существование, а чем больше он говорил, тем меньше я понимал, а чем меньше я понимал, тем больше свободы я давал ОНО.

После пары я сказал одногруппнику:

– Жесть вообще, да?

А он пожал плечами:

– В смысле?

Это повторялось на каждом занятии: я приходил на пару, слушал и не мог понять, издевается ОНО или это всерьез, или же ОНО издевается конкретно надо мной, поняв, что я совершенно ничего не понимаю, и ОНО задавало вопросы, а я молчал и смотрел в пустую тетрадь, и мне казалось, что и все остальные ничего не понимают и только изображают понимание, что всё это – один сплошной цирк, нет, даже театр, театр, сыгранный только для меня, а я подумал, что могу сломать игру ОНО, могу переиграть ОНО, для этого достаточно лишить ОНО зрителя, не ходить на пары, но потом ОНО перекинулось и на другие предметы, когда я мог просидеть перед учебником несколько часов, всматриваясь в строчки, но строчки убегали, а слова разделялись на буквы, и я думал над звучанием каждого слова, пока оно не распадалось, и так проходили вечера, а потом и ночи – Максим поругивался, но терпел. Из-за ночных занятий я больше не мог ставить себе будильники с таймерами, а без них я терял чувство времени, чувство пространства, чувства вообще, засиживался, выходил в коридор, оказывался на другом конце здания, прятался от дежуривших в коридоре менторов, рассматривал фрески, фрески рассматривали меня, – так проходили наши с ОНО ночи, когда крылья меняли свое расположение, стены сжимались, потолки падали, окна не пропускали воздух и всюду было ОНО. Я открывал о́кна в коридорах, в комнате, в аудиториях, но это не помогало: воздух оставался спертым, как будто впитал в себя сотни, тысячи чужих запахов, впитал в себя ОНО. Я отрубался под утро, а потом не мог встать на первую пару, поэтому пытался спать дежурствами: с одиннадцати до двух и с шести до восьми.

Наш ментор Павел вызвал меня к себе в феврале.

– Алексей, ты стал хуже заниматься, особенно по… (предмету-который-нельзя-вспоминать). У тебя какие-то сложности?

– Нет, – ответило ОНО вместо меня.

Самый херовый момент в игре – тот, когда понимаешь, что проваливаешь партию, и теперь, какой бы шаг ты ни совершил, – мат неотвратим, но приходится делать еще несколько ходов, делать ради приличия, прежде чем сдаться, и я хотел сдаться, но ОНО хотело, чтобы я сдался только ОНО, а Павел всё понял, но подыграл мне, точнее не мне, я-то хотел помощи, он подыграл ОНО, и выходило, что Павел с ОНО заодно, а я воюю один, и зачем же тогда воевать, и после этого я зашел в ванную и дербанил себя, пока в дверь не постучался Макс, а я не увидел, что в зеркале уже нет лица, одно только опухшее нечто, и это значило, что ОНО победило. Павел сказал мне сделать реферат по предмету-который-нельзя-называть, реферат на двадцать страниц, так что я и ОНО сидели ночью и ждали, ведь мозгу нужно двадцать три минуты, чтобы войти в новую задачу, но проходило двадцать три минуты и двадцать три минуты и двадцать три минуты и двадцать три минуты и двадцать три и

файл так и горел строчкой названия, которую я мог перечесть двадцать три раза и двадцать три раза и двадцать три раза и двадцать три и двадцать и двадцать и три и

читал не я

читало ОНО.

Приближался шахматный турнир, и хотя занятия в секции, конечно же, шли побоку, но там я хоть как-то появлялся, ведь шахматы были последним оплотом меня, управляемости, предсказуемости в мире ОНО и его предмета-который-нельзя-вспоминать, но ОНО не могло меня отпустить туда, где я был хорош, ОНО должно было забрать меня целиком, ОНО было мало шаха, ОНО хотело поставить мат.

Поэтому в день турнира я не услышал будильника, не услышал, как барабанили в дверь, не услышал, как в комнату ворвался Павел, хотя ночью я не шатался по коридорам, а лег спать вовремя.

Максима в тот день не было: он уехал домой на выходные.

Тогда нас и отправили к психологу. Он попытался выдавить из меня хоть слово, как я выковыривал гной из еще не разродившегося прыща, – упорно, но без толку. Я ковырял кроссовкой пол и молчал.

– Алексей, вы можете всем со мной поделиться, – он повторял заунывно, а я понимал, что он, как и Павел, заодно с ОНО.

Мама позвонила днем по видеосвязи, я не включил камеру.

– Алёшенька, у тебя всё в порядке? Мне говорят, ты там что-то запустил по учебе…