Борется, например, сейчас, когда мы так поспешно-хвастливо оглашаем победу, уже зная наверняка, что враг не поражен, а лишь затаился подкопить сил и обрушиться заново на нас, уже размякших, разморенных, разнеженных мнимыми успехами, а он всего лишь изменит облик, структуру, штамм, надсмеявшись над любыми попытками одержать верх.

Всё просто: протагонисты – мы, разумная человеческая цивилизация, а антагонист – капля в море, но если это капля яда, то она может отравить всё море, накрыв его пленкой (пожалуйста, оставайтесь дома!), и под ней задохнется всё живое, а в новостях появится сообщение о «массовой гибели морских животных», из-за которой пошумят зоозащитники.

Нам же нужны – шумящие человекозащитники, защитники человека от человека. Ведь всё просто, когда протагонист – человек, но что, если человек был антагонистом ab ovo[41]? Что, если человек – не мера всех вещей, а досадная ошибка природы, мутация, вирус, что отыскал Ноев ковчег даже во время Девкалионова потопа? До н. э. – «до начала эпидемии». А что, если «до начала эпидемии человека»? А что, если человек и есть старейший коронавирус, передавшийся от животного – через что там: дубинку? труд? божье дыхание? А что, если Бог – не творец, а ученый, и он всего лишь заигрался в лаборатории, сотворив вирус человека, который оказалось не удержать в пробирке?

Животное заболело и превратилось в человека. А человек заразил весь мир.

Пока Эдип искал причину мора, мором был лишь сам Эдип.

Думал ли обо всём этом прыгунок?

Прыгунок – мутант, дитя той самой новой эры, которая начинается как будто только сейчас. Два десятилетия мы прожили в тени XX века, как сумчатые, продолжая вынашивать в своей тесной утробе век XXI, запугивая его страшилками прошлого, поучая не быть таким, как его родитель, и вот к двадцатым годам XXI века наш новорожденный окреп, получил право голоса – и наконец скинул цепи удушающей пуповины. Кого еще мы могли получить, кроме как напуганного, запутавшегося, озлобленного подростка, который только и может, что напоследок убить того, кто его породил?

Виновата ли в этом философия, польза которой не доказана, а вред очевиден, как сказал человек, в свое время посмевший закрыть наш факультет? Самый старый, самый престижный, но и самый мятежный. Мятежный дух – безусловная плата за то, что мы учим думать. Еще одна мутация, с которой надлежит расправиться, пока она не загубила Академию.

Вася не стал космонавтом Гагариным, но превратился в космонавта с дубинкой, который бьет своих, защищая… своих же?

Senatus bestia, senatores boni viri[42]. Dekanus bestia или dekanus bonum vir?

Снова чихнул, аж голова затрещала. Надо сказать Анжеле, чтобы выбросила уже эти букеты к чертовой матери.

Ладно, хватит тянуть. Пора приступать к делу, а то с ректором уже с утра наговорился…

– Надо предложить помощь от лица Академии, венок возложить обязательно, финансово поучаствовать, сам понимаешь. Нехорошо, Василий Евгеньич, передача эта, записка – откуда они ее вообще…

– Да я понимаю.

– Не понимаешь ты, Василий Евгеньич, – мне вот это всё сейчас вообще не надо. Нам реформу пытаются вкатить, подо мной и так кресло шатается, а тут еще твой факультет опять… Думай, как решать будешь, если в суд пойдут. А лучше подстели соломку.

– Как?

– Дадим заявление, что не просто приносим соболезнования, но и приняли меры…

– Какие меры?

– Там что написано: деканат и немка. Сыграем на опережение.

– У нас такая немка не работает, мы ее на прошлой неделе уволили? Сделаем так – поставим черную метку, Миш. Ей больше не преподавать.