На митинге был сформирован стачком, возглавленный Шпилевым. Раздавались листовки. Начался сбор средств в поддержку семей забастовщиков. Биржевой комитет был вынужден вступить со стачкомом в переговоры. Но переговоры не шли быстро. Предприниматели ожидали, что рабочие вскоре выдохнутся.
Расчет бизнеса был верным. Митинги следовали один за другим, но число участников сократилось до шестисот. Пошел снег. Было холодно. Река встала и на очередное собрание 11 декабря рабочие сходились по льду. Со сбором средств в забастовочный фонд ничего не вышло. Вскоре в нем оставалось лишь 10 символических копеек на человека.
10 декабря стачком решил обострить ситуацию и начать снимать, то есть выводить с рабочих мест экипажи судов. Биржевой комитет испугался. Пароходы, с которых ушли команды, могли быть быстро разграблены, и потери в этом случае оказались бы невосполнимыми. Требования о повышении зарплаты и даже об оплате дней забастовки были удовлетворены. Стачка завершилась победой.[432]
11 декабря на пристани «Захаров и Скрепинский» прошло очередное собрание рабочих. Им руководили Шпилев и Поспелов, которые сами распространяли социал-демократические листовки. Выступал Сарабьянов, объяснявший разницу между прямыми и двуступенчатымии выборами.
В субботу 18 декабря прошел массовый рабочий митинг на Заячьем острове. Вел его опять Шпилев. В толпе стояло трое переодевшихся рабочими полицейских. Они скрупулезно посчитали, что было роздано чуть больше сорока листовок, то есть с типографией у социал-демократов были какие-то перебои. Помимо рабочих, в митинге участвовали учащиеся гимназии и Реального училища. Сам Шпилев говорил только на профсоюзную тематику, рассказав о результатах переговоров. Политические акценты расставили Поспелов, Аствацатуров и Изабелла Казбинцева – жена врача и эсерка.[433] Казбинцева решила пройтись по социал-демократам. Он говорила, что эсдеки представляют только немногочисленный рабочий класс, а 100-миллионная крестьянская масса остается без внимания. С ней со свойственной молодости принципиальностью поспорил Сарабьянов. Он напомнил о бесконечных стачках, митингах, акциях и даже баррикадных боях, на которых людей поднимали социал-демократы. И спросил, где все это время были эсеры. Отвечать Казбинцевой было нечего.[434] В заключении митинга были предложены две резолюции – от РСДРП и ПСР. Абсолютное большинство собравшихся поддержали социал-демократов.[435]
Массовые декабрьские аресты
Еще 12 декабря Имперский Департамент полиции отправил руководителям российских губерний телеграммы о немедленной ликвидации социал-демократических организаций. Начальник Астраханского жандармского управления сообщил, что в разгар стачки делать это рискованно, а надо выждать время и арестовать потом и социал-демократов, и стачком. «Немедленная ликвидация, в которую, конечно, должен войти и стачечный комитет, и закулисные руководители его социал-демократы, может произвести нежелательное обострение», – писал Шейнман.[436]
14 декабря в гимназии и реальном училище прошли собрания учеников с целью отпраздновать 80-летнюю годовщину восстания декабристов. Через день такое же собрание прошло и в духовной семинарии. В реальном училище прошло голосование за забастовку, поддержанное 142 учащимися из 250-ти. По этому случаю руководство закрыло училище на месяц.[437]
Жандармы узнали, что в ночь на 24 декабря в доме Путикова на Белгородской улице[438] проходит общее собрание социал-демократов. Снаружи стояли двое вооруженных рабочих, но полиция без проблем их задержала, после чего поднялась наверх. Всем собравшимся, а их было более чем пятьдесят человек, было объявлено об аресте. Участники собрания потребовали соединить их по телефону с прокурором и категорически отказались куда-то идти. Дело было поздней ночью. Прокурор не спал, но от телефонного разговора отказался.
После долгого препирательства 56 арестованных согласились дойти до отделения полиции. Среди них было семь женщин. В отделении им объявили, что все могут идти по домам, но Маркарьянц будет задержан. Социалисты, к огорчению полиции, отказались покидать отделение. Они заявили, что останутся здесь до тех пор, пока их товарищ не будет отпущен. Прибыл начальник жандармерии Шейнман. Спор между ним и революционерами затянулся до трех часов ночи. Наконец, Маркарьянц дал честное слово прийти в полицию через день, и на этом все разошлись. Через день Маркарьянц приехал на квартиру к начальнику жандармерии Шейнману. С собой он захватил несколько книг, которые хотел почитать в тюрьме. Шейнман возражать не стал.[439]
Шейнман подписал приказ о проведении обысков сразу у полусотни астраханцев – активистов РСДРП. Показателен социальный состав этих людей. Больше половины из них относились к рабочим, восемь работали приказчиками, пять врачами и учителями и пять еще сами обучались в гимназии и реальном училище. Среди остальных отдельно отметим владельца гостиницы, золотых дел мастера и модистку.[440]
Сарабьянов решил скрыться. Он тоже был задержан ночью 24 декабря, при этом полицейские изъяли у Сарабьянова большой финский нож. Полагая, что опасность не миновала, Сарабьянов попросил временного убежища у своего крестного отца. Крестным отцом революционера был… лидер астраханских черносотенцев Тиханович-Савицкий. Тиханович-Савицкий не стал отказывать в укрытии, но нашел в кармане у Владимира, пока тот спал, револьвер, и отдал оружие матери.[441]
Вооруженный револьвером Шпилев тоже попробовал скрыться, но был обнаружен на квартире у знакомого. Оружие он применять не стал.
Ивана Иванова арестовывал пристав Верблюдов, специализировавшийся по политическим делам. Он описывал дальнейшие события так:
«Еще один», – сказал Верблюдов начальнику тюрьмы Шефферу. – Жид? – спросил Шеффер. – Нет, только с жидовской улицы, – проявил этнологические познания Верблюдов. «Жидовской» улицей у него числилась Католическая,[442] где действительно жило много евреев и даже располагалась синагога. Ну что, – повернулся Шеффер к Иванову, – жидовского царя надо? – Нет, – ответил начитанный Иванов, – мне и русский царь надоел.
Остаток дня Иванов провел в карцере. Он просидел в тюрьме полтора месяца.
Арестованные вели себя очень достойно. Непряхин сказал, что «на предложенные вопросы отвечать не будет».[443] Вагоновожатый Александр Осипов, входивший в боевую дружину, пояснил, что из дружины давно вышел, револьвер вернул, а найденное у него дома оружие – личное, для самообороны. Рабочий Дмитрий Лапшин рассказал, что найденные у него дома листовки увидел на улице, и, конечно же, конечно, готовился отнести их в полицию.
Никто ни на кого не донес. Никто ни в чем не признался.
Аресты вызвали возмущение в рабочей среде. На пристанях обсуждалась идея силой освободить арестованных социалистов, но дальше разговоров дело не пошло.[444]