Утром в четверг мы уже в Копривнице, на хорватско-венгерской границе (для Хорватии, по счастью, пока еще визы не нужно). Слух подтверждается: в Венгрии действительно железнодорожная забастовка. В вагоне всего три-четыре человека, среди них полухорватка Ясна, которая везет мать-украинку на родину в Киев после 33 лет жизни в Истрии. Пошли втроем в город, обменяли десять долларов на куны. Выручает лишь помощь Ясны, потому что везде всё шаляй-валяй: обменщица денег «ушла на базу», телефон не работает, кода для звонка за границу никто не знает. В Копривнице боев не было, так что следов войны не видно. К ночи поезд двинулся назад – в Загреб. С большим трудом проводнику удалось добиться, чтобы вагон отцепили, а не отгоняли дальше в Венецию (для меня бы это означало выброс с вещами из вагона на итальянской границе, поскольку итальянская виза у меня однократная).
В пятницу проснулся: все еще Загреб. Забастовка в Венгрии продолжается. «До какого же срока они бастуют?» Отвечают: «До победы». Сперва никто не решается отлучаться от поезда: ведь в любую минуту могут объявить отправление. Но постепенно все к этой оседлости привыкают и начинают гулять по городу.
В загребском соборе чуть ли не по всему периметру парадная глаголическая надпись огромными буквами, правда, явно не древняя. Конфигурации букв непривычные, угловатые. Списал всю надпись, чтобы точнее разобрать на досуге. (Вечером показал ее Ясне, но она оказалась не очень в этом сильна.)
Жарко: 27°. Город полон гуляющих, наслаждающихся преждевременным летом. Стиль жарких южных городов: дефилировать, показывая себя. Фонтаны, переполненные кафе, южный кайф. Война не чувствуется, разве что много попадается солдат в камуфляже. Заголовок в газете: «Бояться ли ракетного удара по Загребу, который обещает Караджич?»
(Как я узнал потом из газет, удар, правда, не ракетный, а артиллерийский, по Загребу, причем именно по району вокзала, произошел через четыре дня после этого.)
Наш вагон все-таки угоняют в Венецию. Но удалось переселиться в другой вагон, такой же неподвижный: Загреб-Москва. Здесь уже есть и свои жители, например, четверо парней из украинских «голубых касок», которые получили отпуск на десять дней, чтобы из района боевых действий съездить на родину на Украину. Ребята лет восемнадцати-двадцати, нанялись добровольно: им платят сколько-то долларов – вещь для Украины невероятная. Нервные, малость приблатненные, разговор уже свой, на военном жаргоне, то и дело слышно «муслики» (это явно их противник – мусульмане). Есть русская парикмахерша, живущая здесь, в Загребе. Когда выяснилось, что поезд стоит на месте, к ней пришел муж с двумя детьми – забирать ее домой. Но ей уже настолько понравилась здешняя компания, что она все семейство отправила обратно, а сама осталась.
Три дамы из каких-то московских институтов возмущаются; они решают идти просить помощи в российское консульство. Через какое-то время возвращаются – с видом побитых собак, глядя в землю и отмалчиваясь. Их встретили так: «Предъявите документы!» А дальше: «Ах, подумайте, вы живете в вагоне, у вас, видите ли, кончились деньги и продукты! Ничем помочь вам не можем, у нас своих забот хватает. И вообще, в этих поездах в основном проститутки ездят».
Возвращаюсь «домой» – в вагон, а там курорт: проводники и голубые каски в трусиках, обливаются водой, жгут костер (sic) за запасными путями, загорают, наяривает магнитофон. Включился и я: разделся, облили из ведра. Собрали немного денег – у кого сколько оказалось (у многих не было вовсе) – и отправили посыльных на базар за картошкой. Парикмахерша забавляется тем, что достала откуда-то раскладной стульчик и подстригает по очереди всех желающих. Подстригла и меня.
Сам вагон уже раскалился как жестянка (каковой он, собственно, и является). Ремово шоколадное яйцо расплавилось и стекло на дно упаковки. Наш удивительный проводник Гриша Гринберг (чего только не случается на свете!), заботливый и человечный, откуда-то раздобыл шланг и поливает вагон сверху. Помогает, но не сильно.
Тут приходит из города Ясна и объявляет мне: «Пойдемте, мне кума приказала без вас не возвращаться». Пришлось извиниться перед всей полуголой компанией, что я выбываю из предстоящей братской трапезы. Но они увидели, что моя причина уважительная, аж завистливо присвистнули. Торжественно пошел с Ясной, хоть и с трехдневной щетиной (побриться-то ведь нечем, в отцепленном вагоне электричества нет).
Зачем же я понадобился загребской куме? А вот, оказывается, никогда не знаешь, что из чего получится: на куму произвело неотразимое впечатление, что есть человек, который читает глаголицу! Сама она, конечно, не посягает на такое высокое.
Приходим. Кума – Златица, по прозвищу Дунда («толстуха»), 50 лет, вулканическая балканка (реально, кстати, вовсе не дунда), врач по алкоголизму и наркомании; муж вроде бы где-то в отъезде. С порога: «Dobro došli, вот вам папуши, вот вам ванна, вот вам бритва». От бритвы я все-таки отказался. И вот начинаются Балканы. Стол на четверых, где с трех сторон стулья, с четвертой – что-то вроде трона, порядочно выше стульев. На троне мужчина, то есть я. С трех сторон три женщины – Златица, Ясна и мать Ясны, – которые соревнуются в том, кто быстрее и лучше мне угодит. Разговор украинско-хорватский, но постепенно хозяева скатываются просто на хорватский; иногда мне пригождается и итальянский – они могут и так. После роскошного обеда новая диспозиция: мужчина в огромном кресле с подставкой для ног, хозяйка за роялем услаждает его слух (довольно профессионально); за окном цветущая гора.
И все это – ровно ничего не спросив меня, кто я; об этом ни слова. Как если бы сама мысль о том, что это может иметь какое-то значение при приеме гостя, была позорной. Острое ощущение другого мира, уже не западного. (А ведь Хорватия гордится тем, что она Запад, не чета дикой Сербии и прочим еще более азиатским Балканам. Что же тогда там?!) Когда хочу посидеть помолчать, никто меня не трогает. И как ни странно, я чувствую себя в этой нереальности легко, как будто все это литературное, Синдбад-мореходское – так и надо. Афанасий Никитин, да и только. Или Марко Поло из «Le città invisibili» di Italo Calvino, которую мне подарил на дорогу Ремо Факкани. Удивительные вещи бывают с человеком, пока он жив.
Обращение: gospòdine Andrej или просто gospòdine. Перед рюмкой возглашают: Z Bogom, pameti! Спрашиваю, как это понять. Говорят: примерно «Пей и все забудь!». Стал допытываться, зачем тут слово pameti, откуда берется смысл «забудь». Никто внятно объяснить не мог. И тут меня самого осенило: да это же вокатив! (а z Bogom – это, как обычно, «прощай»). Златица сперва не поверила, стала быстро вспоминать, чему ее учили в школе про падежи. А когда поверила, случился целый балканский взрыв восторга: «Этот человек учит меня моему хорватскому языку!» И тут же подносит мне в честь этого почетный подарок – бутылку какого-то особо ценного хорватского виньяка.
И тут, когда уже никто не ждет, приходит весть: утром поедем.
Как изумительно несется поезд по венгерской равнине! Как будто машинист соскучился от забастовки. Как совершенно по-набоковски кричит локомотив! – без нужды, для собственного удовольствия, как конь.
В Будапеште получился целый час для беседы с Эрной Пал.