— Чем же вы его так заинтересовали?

— Он точно так же увлекается алхимией, как и я.

Этот разговор мне уже как-то не очень нравился. Я слишком долго прожил в Англии и отвык от того, чтобы меня вот так расспрашивали.

Я начал подозревать неладное. Под воздействием алкогольных напитков в человеке проявляется его сущность. Я, когда выпью, становлюсь страшно недоверчивым, мне кругом чудится какой-то подвох. Вот и сейчас… Что, если Мэлони, воспользовавшись моим нетрезвым состоянием, хочет выведать у меня какую-то тайну? Правда, я понятия не имею, что это за тайна, но она, несомненно, существует, ведь не зря же так всполошился тот тип, который звонил мне по телефону.

Стоп!.. А если попробовать повернуть это дело по-другому? Мэлони ведь тоже выпил изрядно, даже больше, чем я. Может, мне удастся узнать, что за тайну он пытается у меня выведать?

Небрежным движением я снова опрокинул бокал, рассмеялся бессмысленным пьяным смехом и пробормотал, слегка заикаясь:

— Черт побери… Когда я стану великим, я изобрету бокалы, которые не будут опрокидываться… И диваны, которые будут сами собой из ничего порождать женщин…

Я внимательно посмотрел на Мэлони и прочел в его взгляде явное удовлетворение.

— Ну и голова у вас, шеф! Жаль только, что вы все время мелете вздор.

— Да? Вы мне не верите?

— Я думаю, что все эти истории про розенкрейцеров — сплошные враки.

— Да что вы?

— Кроме того, я ведь знаю, что вы врач.

— Мэлони! — вскричал я. — Как вы догадались?

— Достаточно посмотреть на вас… сразу видно. И потом, вы же сами говорите, что вы доктор. Вот так-то!.. Не станете же вы после этого отрицать, что прекрасно разбираетесь в тропических заболеваниях.

— Ну… да, пожалуй. Не буду скрывать, особую симпатию вызывают у меня сонная болезнь и муха цеце.

— Но еще больше вас интересует та болезнь с длинным названием, от которой умерли отец графа Гвинеда и Уильям Роско.

— Роско?

— Да-да, Роско, миллиардер. Не прикидывайтесь, будто вы никогда не слышали эту фамилию.

— Что-то запамятовал.