– Рада слышать вас, Наталия Борисовна, я вас помню, несомненно, помню… Катюля сейчас в институте, будет только после пяти, – сказала Лидка холодным голосом и сразу же вспомнила эту въедливую стерву с низким задом и непропорционально маленькой головкой, эту востроносую воблу с кукишем вместо прически и разъехавшимися глазами. Красотой она, бедняжка, не блистала и не блистала вообще ничем, разве что знанием периодической таблицы Менделеева. А еще она всегда щурилась, когда говорила с родителями бедных школьников, и глазки ее превращались совсем уж в щелочки, Лидка вспомнила почему-то именно это ее свойство. Ей довелось пару раз пообщаться с классной, когда Алена с Робочкой были в отъезде, так вот, у той была манера разговаривать так, словно она каждого ученика, независимо от того, отличник он или двоечник, подозревала в чем-то непристойном. Прозвище ей дети и дали соответствующее, под стать их к ней отношению – Натаха-какаха, потом имя Натаха как-то само собой отпало, а она так и осталась ходить Какахой.

– Я, к сожалению, перезвонить позже не смогу, мне надо еще двадцать пять человек предупредить, поэтому сообщаю вам, э-э-э-э… А с кем, кстати, я говорю? – вдруг спохватилась она.

– Это Катина бабушка, Лидия Яковлевна.

– Очень приятно, Лидия Яковлевна, – нагло соврала Наталия Борисовна, – тогда вот эту информацию вам придется передать вашей внучке самостоятельно и лично: похороны Ирины Королевой состоятся послезавтра, в пятницу. В девять утра от школы будет организован автобус, который отвезет всех желающих на прощание на кладбище. Передадите? В эту пятницу, запомнили? Девочки вроде как дружили, Катерина должна об этом событии знать. Хотя хоронить таких людей на кладбище не положено. Понимаете, о чем я? – И, не дав опомниться, быстро попрощалась и моментально повесила трубку.

Лидке понадобилось время, чтобы хоть немного постараться прийти в себя, она даже не вполне еще осознала, что именно произошло. На дворе у какой-то машины громко заорала сигнализация, эти истошные звуки в последнее время стали привычным городским фоном. Похороны? При чем тут наша Ирка и чьи-то похороны? Лидка все никак не отдавала себе отчет в том, что сказала ей сейчас эта бесчувственная тетка. При чем тут Ирка?.. С Иркой вообще никакой связи быть не может. Ну не может быть такое, это точно ошибка… Лидка сидела у телефона с трубкой в руках, все еще не решаясь ее повесить, чтобы вконец не обрубить ту мизерную возможность какой-то ошибки, которая, как ей казалось, могла оставаться, пока этот страшный разговор еще не закончен. Трубка безлико и раздражающе гудела, Лидка нашла в себе силы и положила ее дрожащей рукой на телефон. Потом спохватилась, открыла телефонную книжку и набрала Лену, еще одну Катину школьную подругу, с которой пути хоть давно и разошлись, но на горизонте она все еще иногда маячила.

– Леночка, здравствуй. – Лидка сама не узнала своего голоса, так глухо и безжизненно он зазвучал. Лена же Лидию Яковлевну признала сразу и, не дожидаясь вопросов, рассказала все, что знала сама, выспрашивать не пришлось. Подробностей не было ни у кого в классе, по слухам, Ирка просто пришла к своему молодому человеку на съемную квартиру, а минут через десять, громко распахнув дверь его балкона, бросилась с шестого этажа. Умерла мгновенно, не дождавшись скорой. Родители на этот раз были в городе, приехали, бедные, увидели огороженное милиционерами место, обоим стало плохо. Началось разбирательство. Больше ничего пока не известно. Какой-то ужас, добавила Лена, Ирка не могла так поступить, это совсем было не в ее характере. Все, что угодно, но только не это.

«Наверное, поэтому химичка и сказала, что “таких” не хоронят… Бедная девочка, как же было можно так с собой поступить? С собой, с родителями, с Катюлей, со всеми нами… Какое безмерное несчастье… А как ей шла жизнь! Как она умела прекрасно это делать раньше – жить! И вот на тебе… Наверное, была слишком уж веская причина, ведь от жизни надо получать удовольствие, иначе она теряет всякий смысл. Видимо, смысл жизни в эту минуту был утерян и у нее не хватило сил дождаться следующей…»

Лидка так и осталась сидеть на кухне около самого телефона. Сидела отрешенно, не могла встать, чего-то, видимо, ждала. Чего? Найти в себе силы, чтобы пойти заниматься домашними делами? Сил не было и в помине, ноги словно отказали, ей и пошевельнуться было трудно, застыла как муха в янтаре. Или ждала, что раздастся еще один звонок о том, что все это чудовищная ошибка, что Ирка жива, просто в больнице и в скором времени поправится или что вообще это была совсем не она, а все это сон, страшный сон. Или кто-то посоветует, что ей теперь делать, даст инструкцию по выживанию выживших, тех, кто ее любил, а теперь осиротел.

Часы на стенке тикали невозможно громко, отсчитывая каждую прожитую секунду, словно кто-то бил молотом по наковальне. День за окном угасал, темнел, так и не увидев солнца. Ветер из открытой форточки отчаянно пытался расшевелить легкую кухонную занавеску, и она в конце концов поддалась, зацепившись за открытую дверцу шкафчика, а потом так и осталась несуразно и коряво висеть. Лидка сидела, слегка раскачиваясь, и привычно гладила больные натруженные колени. Она плакала. Беззвучно и горько. Слезы нахлынули изнутри, начав обливать ее по-настоящему больное и израненное жизнью сердце – на его долю много чего пришлось. Лидке показалось, что она задыхается и что ее легкие тоже заполнены слезами. Она забулькала, закашлялась, пытаясь перехватить дыхание, но оно совсем сбилось, а сердце принялось постепенно наливаться горечью и жаром, словно его медленно опускали в кастрюлю с закипающим маслом. Утонув в горе, сердце непривычно и пугающе стало замедлять ход. Слезы, заполнив все внутри, стали наконец изливаться наружу. Просто шли из глаз, стекали по щекам и падали на фартук в том месте, где трепетало удивленное жизнью Лидкино сердце. Его сильно передернуло, словно перевернуло, и оно громко и неровно забилось, совершенно сбившись с ритма, то спеша, то приостанавливаясь, не в состоянии попасть обратно в привычный ход. Лидка вдруг сильно испугалась и начала инстинктивно растирать себе грудь, по-старушечьи приговаривая:

– Господи, горько-то как, Господи… Ничего, дай Бог, выдержим, ничего… – И быстро приглушенным голосом вдруг зачитала свою любимую молитву на все случаи жизни, чтобы несчастной Ирке помочь там, где в полной неизвестности мечется ее бедная неприкаянная душа, и чтобы и себе тоже попытаться отложить путь в Царствие небесное: – Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою, Благословенна Ты в женах и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших. Аминь.

Читала и читала, не останавливаясь, долго, торопливо, словно могла не успеть. Ей и казалось, что не успевает, что еще чуть-чуть – и произойдет что-то неизбежное и она не должна этого допустить. Все сейчас было в ее руках, но что именно, она не понимала. Нескончаемую молитву ее прервал телефонный звонок.

– Лидок, мне рассказали новый анекдот! – Принц был в своем репертуаре. – Слушай сюда! Приходит еврей к врачу…

– Толя, приезжай немедленно. Срочно, я тебя очень жду, – сказала Лидка и повесила трубку. Она знала, что Толя все бросит и приедет, какие бы важные дела у него сейчас ни были.

А что для него могло быть важнее испуганного Лидкиного голоса…

И действительно, прошло не больше часа – Лидка отсиделась, отдышалась, накапала себе сорок капель валокордина, который сердцу не сильно помог, но успокоил, засунула под язык мятный кругляш валидола, а потом, поразмыслив еще, обильно намочила ватку меновазином и натерла меж грудей, там, где щемило и где, по ее разумению, находилось сердце. Прислушавшись к себе, тяжело встала, ватку оставила у сердца, прижав для верности лифчиком, и пошла к балконной дверце выглядывать своего Принца.