– А теперь мне приходится одной справляться с четырьмя кошками, они день и ночь орут, зовут моего мальчика, а он… – Голос миссис Саттер срывается, но, быстро взяв себя в руки, она продолжает: – На День матери он всегда дарил мне самодельный альбом с небольшими статьями, картинками и рецептами, которые мне нравились. И обязательно сочинял забавный рассказ о том, как мы едем в какое-нибудь путешествие. Потому что денег на настоящее путешествие у нас не было. Он всегда… всегда…

Я помню те альбомы Форда. Он делал их в раннем детстве. Надо же… я не вспоминала о них годами, а они так много значили для миссис Саттер!

По ее щекам теперь струятся слезы. И, несмотря на свою решимость не плакать, я чувствую, что влага застилает глаза и мне.

Директриса устремляется к миссис Саттер, но та отмахивается от нее.

– А еще вы, скорее всего, не знаете, что он каждый уик-энд навещал свою бабушку в доме престарелых. Мама уже год как никого не узнает, даже свою семью. Но это никогда не останавливало Форда. Он ездил туда и читал ей книги.

Я до боли прикусываю щеку. Я понимаю, почему миссис Саттер говорит о сыне только хорошее. Так все делают на похоронах… и на вечерах памяти… И все же у меня складывается впечатление, что ее Форд – только одна сторона того Форда, которого знала я. И она такая… пресная. Будто парень, которого я знала всю жизнь, вырезан из бумаги. Возможно, так работает память… Человек запомнится людям таким, каким они воспринимали его при жизни. Сотни людей – сотни версий. И остается только надеяться, что хотя бы одна из них будет хорошей.

– Он мечтал стать актером. Он хотел… он хотел…

Миссис Саттер делает глубокий вдох, но, похоже, передумывает. Кивнув самой себе, она резко завершает речь:

– Полагаю, этого достаточно, благодарю вас за внимание. – И быстро возвращается на свое место в зале.

После нее на сцену поднимается Мэдок Миллер: челюсти сжаты, глаза пронзают толпу. Теперь я понимаю, у кого Доминик позаимствовал свой хмурый взгляд.

– Я Мэдок Миллер, отец Фрейи и Ника. Но я пришел сюда не для того, чтобы рассказывать вам о дочери. Думаю, она многое рассказывала вам о себе сама. Я пришел сюда для того, чтобы сказать вам всего одну вещь. Кем бы ни был человек, убивший Фрейю, он за это заплатит. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы он поплатился сполна. И не успокоюсь, пока он не понесет наказание. Если это кто-то из вас, – блуждает по толпе глазами, словно лазером, Миллер, – я советую незамедлительно явиться с повинной в полицию.

От угрозы, звучащей в каждом его слове, меня пробирает дрожь. Но взгляд Мэдока ни разу не задерживается на мне. Он наверняка видел меня. Видел, что я сижу рядом с дядей Таем и Кэролин. Но его глаза не смотрят в нашу сторону.

И все же я испытываю облегчение, когда он сходит со сцены и к микрофону вновь подходит директриса. Откашлявшись, она начинает заключительную речь. Как вдруг в конце зала все приходит в движение. А через секунду из толпы выныривает мистер Хэмиш. Сжимая в руке несколько листков бумаги, он поспешно поднимается на сцену, и миссис Говер, нахмурившись, отступает в сторону.

Почему он здесь? Почему еще не арестован? Почему ему никто не помешал сюда ворваться?

Со своего места в первом ряду вскакивает Доминик. Я не вижу его лица, но отлично представляю, как сверкают глаза парня. Отец кладет ему на плечо руку и, наклонившись, что-то говорит на ухо. И они оба снова садятся.

– Я тоже хотел бы сказать вам несколько слов, – произносит Хэмиш и, откашлявшись, начинает зачитывать текст со своих бумажек. – Будучи классным руководителем Фрейи и Форда, я видел в обоих великолепный потенциал. Форд мог стать прекрасным актером, а Фрейя… откровенно говоря, Фрейя могла выбрать любой путь, и ее везде бы ждал успех.

Хэмиш продолжает читать свой заготовленный текст дальше, перечисляет школьные достижения Фрейи, рассуждает о «Земле призраков» и ее огромном актерском таланте и лишь изредка упоминает Форда. Это самая отвратительная речь из всех, что мне доводилось слышать. Как же он может? На глазах у миссис Саттер, сидящей в первом ряду? Неужели он не понимает, насколько это некрасиво – нахваливать только Фрейю и говорить о Форде лишь между прочим? Зачем он вообще вышел на сцену? Пытается что-то доказать?

Слава богу, Хэмиш долго не распинается. Оказавшись наконец на улице, я с наслаждением подставляю лицо холодному ветру. Пусть сдует с меня удушающую атмосферу зала!

А потом я лежу в постели и не засыпаю. По правде говоря, мне не хочется засыпать. Я не знаю, какие кошмары поджидают меня в очередном сне. Поддавшись внезапному порыву, я хватаю телефон и звоню Доминику.

– Привет, – отвечает он на первом же гудке.