Андрей повернулся и вновь увидел перед собой безупречную красавицу.
– Все это было странно: и звонок, и что Юра отменил свидание не сам. Он знал, как нам важно встречаться хотя бы раз в неделю. Вы думаете, – она чуть склонила голову, – он был только моим любовником? – Она грустно усмехнулась: – Все не так просто. Он был еще и моим психотерапевтом. У вас есть сигареты? – Андрей кивнул и достал пачку из кармана. Кузнецова неловко затянулась. – Я вообще-то редко курю. Но после приступа, Юра сказал, можно. Успокаивает. Да. Меня привел в «Психею» мой муж. Он, знаете, не делал разницы между психологами, психотерапевтами или психиатрами. Для него все они были «психо». Ну, и я тоже. Так что нормально. Место дорогое, чистое. Не Канатчикова дача. Но Юра… Он очень быстро понял, что мне нужен уже не психолог, а совсем другой доктор. Он очень за меня боялся. Муж тоже очень боялся. – Она снова усмехнулась: – А я боялась мужа. В общем, Юра прописал мне лекарства и интенсивную терапию. А муж приревновал – думал, я хочу ходить в «Психею», только чтобы увидеть Юру. Впрочем, так оно и было – только Юра об этом не знал. Одним словом, муж запретил мне ходить в психологический центр под страхом Юриной смерти – своей я уже давно не боялась. Тогда Юра вызвался помогать мне не в центре, а в каком-нибудь другом месте. Думаю, поначалу он даже и не предполагал, как все обернется.
– А ваш муж? Он ни о чем не догадывался? Он же, насколько я понял…
– Да, он из ваших, но нет, он не догадывался. Я подала на развод. Он не хотел меня отпускать. Был при мне как сторожевой пес. Осторожнее, злая собака! Я знала, – понизила она голос, – что он убивал людей. Он клялся, что нет, но я чувствовала! Я не могла с ним жить. До того, как в моей жизни появился Юра, я хотела уйти от него иначе – пыталась покончить с собой. Но он всегда успевал вовремя. А когда я встретила Юру, словно свет зажегся в конце туннеля. Долгого, черного туннеля длиной в мою жизнь. Пока мы виделись хотя бы раз в неделю, мне было не страшно. Так что уж не знаю, кем он больше был для меня: мужчиной или врачом. Он говорил, что я уже смогу без его профессиональной помощи. Что я уже почти выздоровела, научилась себя контролировать. – Анна замолчала. – И вот, выдался случай проверить. – Она повернулась к окну: по безупречному лицу скатилась хрустальная слеза. «Царевна Несмеяна», – подумалось Андрею.
Он помедлил, прежде чем задать следующий, решающий, вопрос:
– Анна Алексеевна, как я могу переговорить с вашим мужем? Я имею в виду, – поправился он, – с вашим бывшим мужем?
– Это будет достаточно проблематично. – По лицу скользнула еле заметная усмешка.
– Я готов подъехать по месту его работы, и…
– Он на Востряковском…
И Андрей не сразу понял, что это значит.
– Муж погиб, точнее, его убили при выполнении задания полтора года назад. Так что он даже не успел дать мне развода. Впрочем, он и не собирался. Мы не встречались на этой квартире, потому что Юре сюда было далеко ехать, и кроме того, это была наша квартира с мужем, а Юра был очень щепетилен.
Андрей молчал: полицейский чин, способный на убийство. Знакомый – опосредованно – с Машиным отчимом. По навалившемуся на него разочарованию Андрей понял, как много он ставил с сегодняшнего утра на эту версию. Он тяжело поднялся, попрощался с хозяйкой.
Уже открывая ему дверь, «Гончарова» добавила, казалось, уже не ему, а себе самой:
– Они оба так за меня боялись. И вот я есть: жива и почти здорова. А их – нет. Такая нелепость…
Маша
Маша зашла в квартиру за Иннокентием и будто выдохнула – впервые за этот длинный день. Ей захотелось сразу всего: спать, есть, позвонить и услышать голос Андрея. Но сначала – все-таки есть.
– Кентий, – жалобно сказала она, сбрасывая туфли. – У тебя перекусить не найдется?
Иннокентий поставил сумку и скосил на нее ироничный глаз:
– Я рад, что мой дом у тебя ассоциируется с пищей, дитя мое. Пойдем.
На кухне она села на высокий барный табурет и стала на нем тихо крутиться туда-сюда, пока Иннокентий изучал содержимое огромного, двустворчатого монстра: Кентий обожал свой холодильник за объемы и ласково называл «погребом». Из «погреба» он вынул запотевшую кастрюльку и поставил на плиту. Потом оттуда же появился укроп, Иннокентий достал огромную, тяжеленную даже на вид, разделочную доску и быстро его нашинковал. Включил духовку и поставил туда тарелку с пирожками. Когда содержимое кастрюльки закипело, он снял ее с плиты, вынул оттуда куриное мясо и мелко нарезал. Достал супницу в мелкий цветочек – голландскую, дельфтских мануфактур, как он сам пояснил, и аккуратно перелил в нее бульон. Вынул из ящика льняную салфетку и положил рядом с Машей, вместе с серебряной тяжелой ложкой… Обычно Маша потешалась над его хозяйственностью, над желанием все события в своей жизни – а особливо связанные с желудком – обставлять «как следует». Даже если за столом сидит одна-одинешенька подруга детства, у которой уже вовсе не изысканно бурлит в животе. Но сейчас весь этот менуэт вокруг стола действовал на Машу успокаивающе, как некий древний ритуал. Ведь в мире, где с девятнадцатого века жива супница из Дельфта, не может случиться ничего плохого.