– У меня весь день впереди, – покачала я головой, украдкой покосившись на Рука.

– Конца дня мы можем и не увидеть, – заметил Коссал. – Если у тебя есть дело, пора им заняться.

– Кроме того, так мы скоротаем время. – Эла долго, поджав губы, разглядывала Рука, прежде чем снова обратиться ко мне. – Ну как? Душа и тело поют от любви?

Вот так. Настала пора взглянуть правде в лицо, раз и навсегда решить вопрос, донимавший меня с минуты, когда Коссал с Элой пропели мне песню в рашшамбарском зале Всех Концов. Не осталось в запасе ни дней, ни отговорок.

Люблю ли я его?

За эти две недели в Домбанге мне не раз казалось, что вот-вот можно будет ответить: «Да». Когда мы с ним мчались по городу, преследуя Аспид в погоне за госпожой Квен, жаркий восторг бился в моих жилах, и мне казалось, что такой должна быть любовь. Когда мы с ним лежали в хижине Воу-тона, затерявшись в объятиях друг друга, а дождь выбивал дробь по тростниковой крыше, мне казалось, что примерно это люди зовут любовью. Если бы в те минуты я убила его на глазах у Элы, могла бы, пожалуй, объявить себя победительницей.

Только каждый раз, когда до победы оставалось руку протянуть, она от меня ускользала. Вот сейчас, глядя на Рука, я видела, как он стал вдруг немыслимо далек. В иные дни, как в день долгого возвращения из Вуо-тона в Домбанг, он виделся мне почти незнакомцем. Все, чего мы достигли, вся наша близость, вся опалявшая сердце сладкая лихорадка… все это оказывалось недолговечным.

Стоило задать себе этот вопрос: «Люблю ли я его?», и ответ вставал предо мной, как захлопнувшиеся чугунные ворота. «Нет».

И только на этом затерянном в дельте островке, под взглядами живых, умирающих и мертвых, я впервые усомнилась в самом вопросе.

Я видела в любви предмет – награду, приз, который можно выиграть и повесить себе на шею. О ней иногда так и говорят.

«Моя любовь к тебе бессмертна».

«Он никогда не знал моей любви».

Это ошибка, напрасно грамматика представляет любовь существительным. Это не вещь, ею нельзя обладать.

Любовь – как и сомнение, как ненависть – глагол. Она не бывает статична. Она – как песня, ее истина в череде изменений. Язык полон подобных заблуждений. Кулак, объятие, удар – это действия, а не предметы. Действие требует времени, а время – орудие моего бога.

Я не любила Рука, но время еще не истекло.

Я повернулась к нему. Жрецы, прежде чем бросить нас в дельте, сорвали с него жилет. Я видела шрамы, прорезавшие мышцы его груди и живота. Некоторые отметины оставила на его теле я. Другие заработал сам. Мне хотелось его потрогать, еще разок провести пальцем по гладкой теплой коже, но я уже касалась его и знала, что этого недостаточно. Чтобы его полюбить, полюбить по-настоящему, мало было просто коснуться. Мало было даже светлого насилия наших схваток. Мне требовалось большее. Я наполнила легкие горячим воздухом дельты.

– Я пришла в Домбанг, чтобы тебя убить.

Не знаю, чего я от него ждала. Мгновенного ответного выпада. Презрения. Молчания. Предательство зеленых рубашек он встретил почти без гнева. Сколько я его знала, он был холоден и готов ко всему. Даже избитый в кровь, он ни разу не выдал боли.

Но моя правда – полная правда, так долго сжигавшая меня изнутри, – его проняла. Он отступил на шаг – не как отступает боец, давая себе пространство для выпада, а пошатнувшись, словно от удара кулаком в челюсть. Он взглянул на меня, закрыл глаза, замотал головой, будто хотел отстранить прозвучавшие слова, будто хотел отгородиться от целого мира.

Тогда я могла бы его убить; я чувствовала на себе взгляды Элы и Коссала: его – бесстрастный, и ее – жадный, любопытный. Я могла бы покончить с ним в ту минуту, но мне нужно было большее. Чтобы он заорал на меня, или взмолился, или зарыдал. Мне нужно было, чтобы он меня отверг или принял – все равно, лишь бы не просто отшатнулся от удара. Мне нужно было сквозь наружное спокойствие заглянуть в его живое сердце. Внешне этот мужчина был великолепен, но я не умела любить за внешность.