Сейчас я хочу представить клинический пример, чтобы показать, как творческий процесс проработки был внезапно бессознательно разрушен сепарацией и как я смог проинтерпретировать это анализанду таким образом, что вербальная коммуникация была восстановлена и мы смогли связать «красную нить», которая временно была оборвана.
Анализанд обычно осознавал свои беспокойства и мог прямо и тонко воспринимать свои переносные чувства. Тем не менее, в начале одной недели, предшествовавшей заранее организованному перерыву в связи с моим отпуском, он неожиданно пережил такую интенсивную тревогу, что вскоре после начала сессии ему захотелось немедленно уйти. Он совершенно утратил понимание смысла аналитической работы, сказав, что чувствует себя сбитым с толку, растерянным и разваленным на куски, неспособным сосредоточиться, но не знает, почему. Однако он начал снова ассоциировать во время сессии, упоминая разных людей, которых он встречал и с которыми разговаривал как раз перед уходом: там был «один, который цепляется за жизнь, даже думая о суициде», другой, «у которого был такой отвратительный запах, что его надо было бы вышвырнуть вон», третий, «который просто не может держать себя и распадается на куски», и, наконец, тот, который «чувствовал себя, как потерявший свою форму, бесхребетный». В соответствии с контекстом сессии и ассоциациями анализанда я думал, что он, возможно, реагировал на предстоящий перерыв в связи с отпуском и что это нагруженное тревогой переживание переноса вызывает регрессию, которая взяла верх над более интегрированным развивающимся процессом проработки. Поскольку тревога, связанная с перерывом, становилась все сильнее, мой анализанд обратился к механизму проективной идентификации: в результате он стал безучастным на сессии, неспособным выражать то, что он переживает в отношениях со мной, и это лишало его чувства собственной идентичности. Эти переживания в переносе были расщеплены на множество частей, рассеяны вне сессии и спроецированы на людей, которых он встретил, чьи слова, упомянутые в ассоциациях, являлись выражениями фрагментов трансферентных отношений, существовавших между анализандом и мной. Как мог я вернуть моего анализанда обратно в сессию – так, чтобы он вновь смог обрести переживания переноса, то есть свое Эго?
В этом случае одной интерпретации было достаточно, чтобы вернуть анализанда к текущей ситуации в переносе: я указал ему на то, что после такого активного «присутствия» на сессии, которое он демонстрировал в последние дни, мне показалось, что он вдруг стал «отсутствующим» и что он, таким образом, покинул самого себя. Однако я чувствовал, что на самом деле слышу, как
Сразу после этой первой интерпретации, которая акцентировала механизм расщепления и проекции на внешние объекты содержания трансференетных отношений, у меня возникло чувство, что мой анализанд вернулся и действительно присутствует в процессе своих переживаний, связанных со мной. Вторая интерпретация содержания тревоги стала излишней, так как мой анализанд сам осознал связь между тревогой по поводу моего предстоящего отсутствия и механизмом проективной идентификации. Безотлагательной в данном случае была необходимость интерпретации механизма защиты для того, чтобы дать обратный ход проективной идентификации, предшествующей любой интерпретации содержания тревоги. Когда пациент вернулся на свою прежнюю позицию в сессии и стал способен проработать содержание, которое вызывало наиболее интенсивную тревогу, он смог вернуться на более высокий уровень интеграции, достигнутый до разрыва, и восстановил нить проработки и коммуникации.
Этот пример так же иллюстрирует, что если сепарационная тревога не является избыточной, она может быть контейнирована и проработана анализандом. Однако, если тревога чересчур интенсивна, могут применяться различные защитные механизмы, помогающие избежать психической боли. Использование механизма проективной идентификации этим анализандом убедительно иллюстрирует, что утрата Эго часто связана с утратой объекта. Поэтому жизненно важно, чтобы интерпретация в первую очередь была направлена на помощь анализанду в восстановлении Эго и его утраченных аспектов для того, чтобы реставрировать чувство идентичности (Grinberg, 1964) и вновь овладеть своими реальными чувствами, относящимися к сепарации; это условие, необходимое для воссоединения временно нарушенной красной нити процесса проработки.
Глубокое знание психологических механизмов не только полезно для развития способности к интерпретации на соответствующем уровне в нужное время, но так же очень важно для того, чтобы определить, когда интерпретация не эффективна, и применить ее тогда, когда она может достичь цели. В приведенном примере, благодаря интерпретации, удалось повернуть вспять проективную идентификацию, но так бывает не всегда.
В тех случаях, особенно в начале анализа, когда проективная идентификация используется как средство защиты от массивной сепарационной тревоги (Meltzer, 1967), тревога потери себя может быть так тесно и почти на бредовом уровне связана с объектом (или объектами), что никакая интерпретация не может быть эффективной до тех пор, пока механизм проективной идентификации не инвертирован. В результате, согласно Этчегоен (Etchegoyen, 1986), неопытный новичок в анализе может поддаться искушению интерпретировать на слишком оптимистичном уровне. Если вы скажете анализанду, который интенсивно использует проективную идентификацию, что ему не хватает аналитика во время выходных, вряд ли он сможет понять вас, так как этот тип интерпретации предполагает, что анализанд может отличить субъект от объекта. Как может анализанд, который специально предпринимает какие-то действия, чтобы убедиться, что он не ощущает отсутствия аналитика, на самом деле испытывать потребность в аналитике?
Все, что я описал выше, происходит на разных уровнях и ступенях развития как длительного курса анализа, так и микрокосмоса сессии. Обратимся теперь к последнему.
Микрокосмос сессии
Многие современные аналитики, особенно последователи Кляйн, делают ударение на детальном рассмотрении колебаний переноса на протяжении сессии для того, чтобы следовать аффективным движениям анализанда и поддерживать насколько возможно близкий контакт с его психическим функционированием. Для этого недостаточно наших правильных интерпретаций и согласованности с ассоциациями анализанда; особенно важно для нас закрывать глаза на то, что анализанд постоянно бессознательно использует нас. Анализируя текущие реакции «здесь и сейчас», во время сессии, и принимая во внимание ответ анализанда на интерпретации, мы можем получить лучший доступ к ранним аффектам и объектным отношениям.
С этой точки зрения мне представляется особенно важным распознавать и интерпретировать во время сессии все защиты, направленные против дифференциации, так что они могут быть проработаны и анализанд может противостоять сепарации. В постоянных колебаниях переноса и контрпереноса мы можем показать анализанду, как он использует нас, прибегая, в частности, к проективной идентификации, например, чтобы избежать восприятия дифференциации Эго и объекта и отрицать сепарацию. В те моменты, когда анализанду удается это сделать, мы можем обратить внимание на изменение его способа общения с нами, к примеру, когда улучшение коммуникации вызывает болезненные чувства одиночества, но вместе с тем приводит к новому открытию чувства идентичности и более дифференцированных отношений. Если детальная проработка дифференциации не проведена в рамках сессии здесь и сейчас, можно ожидать, что сепарация будет трудной или даже катастрофичной.
Эскелиненде Фолч (Eskelinende Folch,1983) показал, как трудоемкая аналитическая работа во время сессий увенчалась успешным изменением основных бессознательных тенденций пациентки, склонной отщеплять чувства утраты и одиночества и проецировать их на аналитика, вовлекая его в тайный сговор. Детальный анализ этого феномена во время сессии способствовал росту толерантности к сепарации и возобновлению коммуникации между двумя людьми, теперь воспринимаемыми как отдельные личности, на уровне «я» и «ты». Местоимение «мы», сначала применявшееся в анализе этой пациенткой с целью отрицания отдельности от аналитика, в конечном счете превратилось в «мы», выражающее идею сотрудничества.
Некоторые аналитики подчеркивают важность распознавания эффектов начала или окончания сессии в самом содержании сессии, а так же в переносе и контрпереносе (Wender et al., 1966). Согласно этим авторам, каждая сессия имеет стадию «предначала» и «постфинальную» стадию. На первой, «предначальной» стадии, анализанд выражает бессознательные фантазии, которые будут доминировать на сессии, в постфинальной стадии проявляются другие фантазии, остававшиеся латентными на протяжении сессии, но появившиеся после того, как аналитик сказал, что время истекло. Этчегоен (Etchegoyen, 1986) считает более полезным и эффективным для аналитика больше концентрировать внимание на моментах контакта и сепарации в начале и в конце аналитического часа, чем на реакциях на выходные или на отпуск, поскольку последний слишком эмоционально заряжен для анализанда, чтобы он мог полностью его принять и проработать с помощью релевантныъх интерпретаций.
Длительный период: концепция аналитического процесса
В добавление к тому, что происходит непосредственно в сессии, в наших интерпретациях мы должны принимать во внимание эволюцию тревоги сепарации и утраты объекта в
Этчегоен (Etchegoyen, 1986) обращает внимание аналитика на необходимость понимания того, насколько он сам заключен в оковы трансферентной зависимости: по его мнению, сепарация анализанда также вызывает у аналитика тревогу (если он не отрицает или не смещает ее); нам необходимо принимать во внимание, насколько сессия, пропущенная анализандом, может, в зависимости от обстоятельств, нарушать наш рабочий день. В этой работе по технике Этчегоен приводит концепцию Мельтцера о психоаналитическом процессе в широком контексте, а также идеи Мельтцера и Бика относительно адгезивной идентификации и соразмерности. По мнению Этчегоена, проработка этого типа тревоги оказывает основное влияние на психоаналитический процесс, поскольку это важнейший компонент надлежащего функционирования переноса, который должен интерпретироваться соответствующим образом. По его мнению, аналитик имеет двойную задачу – контейнировать и интерпретировать сепарационную тревогу, которая проявляется от сессии к сессии, от недели к неделе, во время отпусков и при приближении окончания анализа. Контейнирующая функция аналитика, которую он считает решающей, ощущается через действия удерживания (холдинга) аналитика, в значении Винникотта, и в то же время – на уровне контейнер-контейнирующих отношений Биона. Этчегоен также обращает внимание на то, что этот тип тревоги вызывает мощные сопротивления и контрсопротивления на всем протяжении лечения и что анализанд стремится минимизировать или не признавать сепарационную тревогу и превращать в банальность или отвергать интерпретации этих аспектов переноса.
В исследовании сепарации и утраты объекта у детей Манзано (Manzano, 1989) выдвинул гипотезу, полезную для интерпретации феномена переноса в анализе детей и взрослых: он постулировал существование «двойного переноса», отражающего отрицание и расщепление Эго, являющимися специфическими защитами при утрате объекта в отношениях с аналитиком. Он считает, что отрицание и расщепление проявляются в смешивании разных пропорций раннего «нарциссического» переноса – включающего развитие нарциссических защит, выражающих превратности сепарации и утраты объекта, – и так называемого «невротического» переноса. Манзано также подчеркивает существенную роль маниакальной защиты в этом типе переноса. Он считает, что аналитические отношения немедленно вызывают у детей отношения с аналитиком как с идеализированным объектом, чье присутствие генерирует первую сепарационную тревогу: поэтому первая защита будет заключаться в интроекции идеализированного объекта и идентификации с ним (проективная идентификация с внутренним объектом), таким образом формируется маниакальная защитная система. Эта ранняя маниакальная защита – более ранняя, чем в концепции Кляйн, – специфически «кристаллизует» утрату идеализированного объекта, создавая, по преимуществу, «антигоревание». Постепенное разоружение «крепости маниакальной защиты» в ходе аналитического процесса позволяет укрепиться тенденциям Эго к интеграции и способствует смягчению расщепления и «возвращению отрицаемого»; это приводит в действие процессы горевания, оплакивания и проработки, в соответствии с которыми происходит интеграция двух аспектов переноса.
Мне бы не хотелось обращать внимание на один момент, который кажется существенным и должен присутствовать в наших интерпретациях на всем протяжении аналитического процесса. Я уверен, что при интерпретации сепарационной тревоги нельзя застревать на диадическом уровне отношений, в которые вовлечены лишь два субъекта и третий исключен, – в отличие от триангулярных или эдипальных отношений, в которые включен третий субъект. Это противопоставление диадического и триангулярного уровней эксплицитно постулировано Винникоттом и особенно Балинтом, и возникает впечатление, что преимущественно нарциссический перенос подразумевает в основном отношения двух субъектов и должен интерпретироваться в этом контексте, а аналитик, как третья сторона, привлекается только при достижении эдипального уровня. На мой взгляд, для аналитика очень важна интерпретация сепарационной тревоги, чтобы всегда закреплять положение, в которое он включен как третья сторона. Это позволит ему, к примеру, интерпретировать неудачу в признании третьей стороны как результат активного и агрессивного отрицания, а не просто незнания. Конечно, триангулярные отношения не предполагают интерпретацию исключительно в терминах генитального или эдипального уровня: существуют различные уровни триадных отношений, которые изменяются в соответствии с либидинальным уровнем, и многие аналитики в настоящее время подчеркивают важность ранней триангуляции.
В этой главе я не уделял внимание перечню многообразных реакций анализанда на тревогу сепарации и утраты объекта, или перечислению бесконечного множества возможных путей их интерпретации. Основной целью было предложить ряд ориентиров для обнаружения этого типа тревоги и ведения психоаналитического процесса, признавая, что каждый анализанд в действительности является вселенной. Поэтому сами по себе теории не дают объяснения тому, что сам анализанд переживает от одной сессии к другой, от года к году, и для нас важно обращать внимание на его чувства в переносе, а также на наши собственные чувства – наш контрперенос, – если наши интерпретации не являются обобщениями, но живым отражением неповторимой личности анализанда.
Многие из упомянутых мной ориентиров имеют место в каждом психоаналитическом лечении и обеспечивают нам понимание динамики переноса, развивающегося от преимущественно нарциссического состояния зависимости к большей автономии и более дифференцированному восприятию Эго и объекта, давая возможность проработки эдипальной ситуации и преодоления окончательной сепарации от аналитика. Я сформулировал эти различные ориентиры на основе моих собственных отношений, понимая, что другие аналитики, в свою очередь, могут концептуализировать их в иной терминологии. Я надеюсь, что мне все же удалось показать, что проработка этого типа тревоги полностью относится к анализируемой сфере, поскольку включенные в нее фантазии объектных отношений относятся не только к отношениям между Эго и внешней реальностью, но и к отношениям между внешней реальностью и психической реальностью, которые составляют неразрывное единство.