Хотя хуже уже и быть не могло!

Сейчас весь багаж знаний психологии мне не помог бы. Я чувствовал себя беспомощным, потому что понимал какие бы слова я не подобрал, Богдана в них больше не поверит. В ее глазах я опустился до уровня своего брата.

Черт! Меньше всего мне хотелось походить на Давида, но хоть что-то изменить было уже не в моих силах. Я бездарно упустил свой шанс.

Моя фатальная ошибка была в том, что я ослеп от чувств, потерял контроль и забыл, что делая Богдану счастливой в первую очередь стоило быть честным до конца. Не скрывать своего родства с Давидом, а покаяться, пока у меня еще была на это возможность. А теперь мне было трудно даже представить, как ей больно вновь потерять доверие. Разочароваться в том, кто говорил ей «люблю», кто звал ее замуж и мечтал создать с ней семью.

В итоге я оказался ничем не лучше брата. Думал только о себе, молчал, боясь потерять выпавший мне счастливый билет.

Мельком заглянув в кроватку, в которой продолжал спать Марк, довольно-таки долго и крепко, словно давая шанс выяснить все с его мамой, перевел взгляд на Дану.

Она стояла ко мне лицом, нервно покусывала губы, безучастно смотря сквозь меня. На смену бурных эмоций пришла отрешенность. Слезы на ее глазах высохли. Руки, которыми недавно она пыталась отнять у меня Марка, перестали дрожать. А дыхание больше не поднимало учащенно грудь.

Богдана изменилась в одночасье и из счастливицы еще утром примеряющей свадебное платье, стала вновь жестоко обманутой девушкой.

— Дана, — мягко позвал ее, не решившись подойти ближе. — Присядь!

Она устало опустилась в кресло, не удостоив меня взгляда. Уронила ладони на колени и напряженно выпрямила спину, словно ее плеч не коснулся груз раскрывшейся правды.

Осторожно шагнул. Присел рядом с ней на корточки и сделал глубокий вдох, прежде чем начать свою исповедь. Потянулся к волосам, упавшим на ее лицо. Заправил непослушные прядки за ухо, не встретив сопротивления, а лишь немое страдание.

— Ты все знал? — с надрывом спросила Дана, подняв наконец-то на меня глаза, наполненные горьким разочарованием.

Не видел смысла отпираться, но и озвучить ответ вслух не мог, просто утвердительно кивнул. В которой раз мысленно уничтожив себя за неискренность, перечеркнувшую хорошее отношение Даны ко мне.

— Знал и молчал, — ее голос дрогнул и она тут же всхлипнула, не сумев сдержать слез. — Изображал неведение. Зачем, Герман? — тронула свое кольцо все еще надетое на палец, будто оно давило на нее грузом. — Профессиональный интерес? Жалость? Синдром спасителя?

Столько вопросов и ни одного ответа. Я горел изнутри, проклинал самого себя и тщетно надеялся на прощение, которое вряд ли меня ждало. Я окружил Богдану заботой, выстроил вокруг нее с сыном защитный купол. Но тот разбившись с легкой руки Давида, смертельно ранил осколками. Впился страшной правдой в ее не до конца склеенное сердце.

— Ты никогда не позволила бы мне тебе помогать, зная о том, кто я такой, — слова давались с трудом, а поиск подходящих фраз вызывал головную боль. — Ты сильная духом, потрясающая девушка, но мне было важно знать, что ты будешь в порядке после того, что… — запнулся, сжал челюсть, зная что ковыряю старую рану.

Я не с того начал, и продолжил не тем, и не знал как закончить. Впервые в жизни не знал, что говорить.

— Наверное, ты права, — признался самому себе и Богдане в том, что так долго отгонял от себя. — Вначале я хотел просто помогать, хоть как-то искупить чудовищный поступок Давида. Но не ради него. Его гнилой душе не нужно очищение, это я прекрасно понимаю. И не ради себя… — посмел нежно смахнуть с щеки Даны скатившуюся слезинку. — Я знал о случившемся с самого начала. Долго тебя искал. Хотел быть уверенным, что Давид больше не навредит тебе. Вскоре узнал о твоих проблемах со здоровьем и врачами. Малое чем я мог помочь это обследование и клиника, — с теплотой вдруг вспомнил день родов, который сперва напугал и заставил нас всех волноваться, а после подарил долгожданную встречу с Марком. — Я привязался, полюбил… искренне полюбил вас с Марком и уже не мог уйти. И рассказать не мог… Больше всего на свете я боялся вас потерять, а сейчас теряю и ничего не могу сделать.

Сжал челюсть, чувствуя как от напряжения на зубах заскрипела эмаль. Как желваки на скулах сводило судорогой. А все тело натягивалось струйной и хватило бы одного движения, чтобы порвать, сломать меня навсегда.

— Ты мог мне все рассказать, — импульсивно вскочила на ноги и я повторив за ней, оказался рядом, когда Дана прижалась ко мне всем телом. — У тебя было столько возможностей открыться мне. Ты говорил столько слов мне и ни разу правды. Я бы поняла, поняла тебя…