— Хочу сходить в кафе… Тут недалеко. Напротив больницы. Пора бы перекусить. Составишь мне компанию?

Женщина даже не посмотрела в мою сторону. Вяло покачала головой, не желая покидать больницу. Впрочем, она всегда так делала. Просто сидела здесь весь день. Ждала, когда ей позволят посмотреть на мужа, а потом, вечером, я отвозил ее домой, чтобы уже завтра вернуться в эти холодные стены. Мама похудела за эту неделю. Ее лицо осунулось. Под глазами пролегли темные тени. И я не мог поверить в то, что она действительно так любит отца, ведь если сказать помягче, он никогда ей не был идеальным мужем. Но ее преданность и сила чувств меня поражали.

— Хорошо, — успокаивающе провел по ее плечу. — Я принесу тебе твой любимый черничный кекс, ладно?

Она вновь неуверенно качнула головой, наверняка показывая отказ от еды. Но я все равно всегда приносил ей еду, потому что больше ничего не мог для нее сделать.

Она нуждалась не в сыновьях, а в психиатре. А я мог быть для нее только сыном, да и то не родным. В общем не мог копаться в ее голове, из-за собственных принципов.

Отвернувшись от опечаленной женщины, резко пересек холл приемного покоя. Вышел на улицу, но тут же замер, заметив знакомую машину на парковке больницы.

— У тебя духу не хватило зайти внутрь? — бросил Давиду, когда тот выбрался из авто.

— Какого черта мне там делать? — огрызнулся брат, стремительно приближаясь ко мне, всем видом показывая циничное равнодушие. — Мне наплевать на отца, интересуют только его деньги, — отчеканил Давид, пихнув меня в грудь.

— А мать? — я пихнул его в ответ, с силой сжал челюсти, в попытки сохранить остатки самообладания. — На нее тебе тоже плевать?

Давид поморщился, нервно взъерошил волосы, обвел взглядом больницу, а потом бросил сухо, почти брезгливо:

— Но у нее же есть еще два сына, — потом поцокал языком и сказал с еще большей брезгливостью:

— Ох прости, я смотрю ты как всегда отдуваешься за младшенького. Где его черти носят?

— Зачем ты приехал? — решил упростить Давиду задачу, ведь он здесь был не из-за родителей.

На его лицо вернулась злость. Он вновь шагнул ко мне вплотную и с остервенением сжал ворот моей рубашки.

— Верни мне Дану, — прошипев, боднул лбом мой лоб. — Ты не имеешь никаких прав на нее, брат! Она моя! И ребенок тоже мой!

Я вырвался из его захвата, выдрав ткань рубашки из его пальцев. Кулаки чесались, вступить в драку. Решить этот вопрос силой. Наплевать на собственные принципы и нормы воспитания… Хотя я уже и так перешел все возможные этические границы, когда решил посадить собственного брата. Поэтому сделал то, что давно хотел и должен был сделать. Выбросив правый кулак вперед, вмазал брату в лицо, а потом еще добавил левой.

Это было малым возмездием за поруганную честь искалеченной молоденькой девочки. Остальное Давид должен был получить за решеткой.

Он язвительно хохотнул и сплюнул на асфальт кровь. Его губа была разбита. Я видел, что брат сжимал кулаки, и был готов к драке. Однако Давид не стал нападать. Расплылся в ядовитом оскале, демонстрируя кровавые зубы.

— Ты машешь кулаками? — вопросительно выгнул одну бровь. — Ты? Герман Сабуров — просто образец для подражания — уподобляешься насилию?

— Я не уподобляюсь насилию. Будем считать это воспитательной мерой. Вероятно отец тебя мало шлепал, раз ты вырос таким ублюдком, — я приблизился и, взяв его за грудки, прорычал: