– Буду, – пробурчал начальник телохранителей. – Веди.
В комнате возникла небольшая заминка, и Серый Лев этим воспользовался.
– Ну что, – входя в помещение, спросил император, – как у нас дела?
Краткая пауза, и Ракитин, глаза которого заблестели, резко опустился на левое колено:
– Повелитель! Наконец-то ты очнулся!
Второй человек, усталый молодой парнишка в халате медика, никакого восторга не выразил, а равнодушно пожал плечами:
– Судя по тому, что ваше величество на своих ногах и может говорить, дела у нас идут неплохо. Но вы должны вернуться в стерильный блок и пройти диагностику. Мало ли что…
– А ты кто? – спросил император.
– Пабло Бриан, – ответил медик. – Вассал вашего внука Виктора Строгова и ваш лечащий враг.
– Какой такой внук? – Император был удивлен, и его левая бровь приподнялась. – Я знаю только одного Строгова, моего сына Константина, который погиб.
Бриан и Ракитин переглянулись. После чего медик развел руками, а растерявшийся Ракитин встал и начал мямлить:
– Повелитель… Тут такое дело… Даже не знаю, как сказать…
– А кто может сказать? Кто еще рядом?
– Здесь Маноцкий и Гамильтон.
– Вызови их ко мне. Немедленно.
– Слушаюсь.
Ракитин кивнул и начал вызывать соратников императора, которые находились на борту крейсера «Вандал», а Сергей Первый кивнул медику:
– Ты говорил про диагностику. Пойдем.
Вскоре император вновь оказался в медицинском отсеке и прошел через диагностический аппарат, который подтвердил, что он полностью здоров, а затем появились Маноцкий и Гамильтон. Преданные государю люди рассказали ему о предательстве старших детей и бегстве с планеты, и это было только началом грязной истории. Далее разговор перескочил на болезнь, которая поразила головной мозг императора, а потом на положение дел на Ярге.
Шок! Вот что испытал повелитель огромного государства, когда осознал, что это не розыгрыш, и увидел кадры штурма Ярги. Поэтому, когда секретарь и адмирал замолчали, Сергей Левченко впал в ступор. Слишком много негатива вылилось на него в течение часа, и он не знал, что ему делать дальше и как он должен поступить. Но голос Маноцкого заставил его очнуться: