Он оглянулся от плиты — яблочная кошка сидела, неловко вжавшись в кресло, и с растерянностью, если не с испугом, таращилась на пачку фотографий, которые Пулька вытряхнула на стол из большой нарядной коробки от конфет, а сама вертела в руках листок желтой бумаги, исписанный крупной вязью не существующего на Земле языка. К тому же неземное создание писало чернилами неземного же цвета — что-то золотисто-бронзовое, зеркально сверкающее под светом и местами вроде бы пропадающее на желтом фоне. Бэтээр вынул из Пулькиных рук желтый листок и, как всегда, со смешанным чувством раздражения, брезгливости и жалости, стал с трудом разбирать неземные письмена:
— «Милыи маи детатчеки… ваша бедная мама пренисла балшойе горе»… Господи помилуй, это кому же она большое горе принесла? А, нет, это, наверное, перенесла большое горе… «Н.И. с канчалс…» Не понял… Понял: скончался. «Я асталас нестщем…» Ага, осталась ни с чем… «Вы ни при ставляити какэта тижжило»… Пулька, глань, это что может значить? Единица минус «отчиство»…
Пулька неохотно глянула, похмурилась, пошевелила губами, наконец недовольно сказала:
— Это одиночество, что же еще… Да ну его, Бэтээр, брось, потом как-нибудь расшифруем. Мне знаешь что интересно? Вот смотри: Николай Иванович умер две недели назад. Правильно? Ну вот. На следующий день Инночка нам посылает килограмм своих фотографий. В трауре. Семь разных платьев, хоть и все черные. И еще три черные шляпы… И вот это, вокруг нее наверчено, я забыла, как это называется. Получается, что как Николай Иванович умер, — так она тут же стала целый день переодеваться и фотографироваться, переодеваться и фотографироваться… Или это все заранее? Ты не ухмыляйся, Бэтээр! Ты лучше вот сюда посмотри… Видишь? Автопортреты. Инночка в трауре. Четыре штуки. Это что, тоже за один день нарисовала? Я тебе точно говорю: заранее приготовила!
— Да какая тебе разница, — попробовал отвлечь Пульку Бэтээр. — Может, и заранее, Николай Иванович все равно ведь должен был умереть. Хватит уже глупостями заниматься, пора чай пить. С вишневым вареньем. Где там Вера-Надя? Надо их позвать.
— Вера-Надя спят уже, — тихо сказала яблочная кошка. — Они рано ложатся, сразу, как Любочка уснет. Потому что просыпаются тоже рано… Я тоже пойду, наверное, а то тоже рано вставать, и чаю я не хочу вообще-то, я вечером чай обычно не пью…
Бэтээру голос яблочной кошки показался странным. И вела она себя как-то странно: неловко, боком выбиралась из кресла, стараясь даже случайно не зацепить стол, прятала глаза, отворачивалась и кусала губы. Кажется, она сейчас вообще расплачется!
— Пулька, держи тетю Наташу, — приказал Бэтээр, торопливо смахивая полсотни траурных Инночек в первый подвернувшийся полиэтиленовый пакет. — Тетя Наташа думает, что мы с тобой бессердечные сволочи, не любим мать и вообще придурки. Сейчас мы все-таки попьем чайку, обо всем спокойно поговорим, все объясним и откроем душу. А тетя Наташа нас выслушает, потому что презумпцию невиновности еще никто не отменял. Выслушает — и поймет, и решит, что мы не такие уж придурки, и, может быть, даже помилует.
Пулька тут же вцепилась в тетю Наташу, как ей и было велено, но на всякий случай довела до сведения Бэтээра свое особое мнение:
— Нет, тетя Наташа не думает, что мы сволочи и мать не любим. Тетя Наташа боится, что мы на Инночку похожи! Да, тетя Наташа? А мы ни капельки не похожи, скажи, Бэтээр! Мы очень семейные, правильно?
— Правильно, — согласился Бэтээр. — Только ты тетю Наташу держи как следует… А то убежит — и ничего мы ей объяснить не сумеем. Дело-то действительно запутанное… Сейчас я всем чаю налью — и спокойно поговорим.
Яблочная кошка бежать, кажется, раздумала, но сидела в кресле заметно напряженная и глаза все еще прятала. Бэтээр расставил чашки, по-хозяйски вытащил из холодильника чужое вишневое варенье, уселся за стол с тем расчетом, чтобы яблочная кошка не улизнула из кухни мимо него, взялся за свою чашку и буднично сказал:
— Мы свою мать действительно не любим. Это, конечно, неправильно, но так получилось.
Яблочная кошка нервно шевельнулась, вскинула глаза и торопливо заговорила:
— Вы же не обязаны объяснять!.. Посторонним вообще ничего знать не обязательно! Я ведь и не думала ничего… Ну, отношение к матери и вообще… Разве это мое дело? Разве кто-то может судить? Господи, такая тяжелая тема… Зачем вы так? И при Полине… Извините…
— А чего — при Полине? — насторожилась Пулька. — Тетя Наташа, я все-таки не ребенок уже. Чего это при мне нельзя говорить? Бэтээр, при мне чего-нибудь нельзя?
— Пулька, тетя Наташа думает, что ты страдаешь без матери, — объяснил Бэтээр, внимательно наблюдая за яблочной кошкой.
Яблочная кошка опять болезненно дернулась. Ну, ясно, так она и думает.
— Почему страдаю? — не поняла Пулька. — Я не страдаю… Тетя Наташа, я что — должна страдать?
— Какие вы оба… смешные, — с досадой сказала яблочная кошка и наконец-то села свободнее. — Просто я ничего не понимаю. А вы шутите.