— Вы б глаза разули, когда косили, — доносился до Колосова женский голос. — Осоки навезли и рады.

— Нам, товарищи женщины, немца, кроме всего прочего, бить приходится, — отвечал бойкий мужской голос — Добьем его, треклятого, такой травы накосим, сами станете хрумкать с превеликим удовольствием.

— Ты коровам об этом расскажи, они умные, может, и поймут.

— И расскажу, а что? Партизанские коровы не в пример некоторым, соз-на-тельные!

— Сознанием упрекаешь? А того понять не хочешь что без доброго сена от коровы молока не получишь…

— И то правда, Дусь, — послышался другой женский голос. — Кругом травищи, травищи, а они осоку режуть.

— О чем и говорю. Поляны, опушки, кака трава зазря пропадает, а они по болотинам с косами.

— От ведь как, а? По болотинам? А знаете ли вы, героические наши женщины, что не на каждую поляну ноне сунешьси. Особливо ночью. Не с каждой опушки ноне травку возьмешь. Немец, что же, по-вашему, дурак? Иль у него мин не стало хватать? Немец, он с осени по жухлой траве мины поставил, чтобы мы, значит, шагу ступить не могли. Иль забыли, как на майской травке Васька-то Агеев подорвалси?

— Ты Васькой не прикрывайся. Васька хоть и молод был, а к делу относился с сознанием и пониманием. Знал что без молока ни раненых не поднять, ни детишек не выходить, старался.

— И то правда, Дусь. Кабы не Васька, рази мы зиму выдержали бы? Сколь он сена на зиму заготовил, а?

— Вот-вот, хорош был заготовитель, чего там говорить. Только иде он теперь, иде?

— Да тебя, пустозвона, похоже, только собственная судьбина и беспокоит.

— Но-но, женщины. Па-п-рашу без личных выпадов. Меня, что же, по-вашему, зазря медалью наградили? Иль я от боя уклонялси?

— В бою все вы храбрые, только дела простого справить не можете. Ты лучше скажи, каково скотине языки о твою осоку рвать, а? Да и что же это за корм, а? Неужто простого понятия нету, а?

— У нас то понятие, чтобы гитлерюгу треклятого изничтожить. Коровушки ваши пережуют то, что исть.

— Вот ты как? Ну ладно. Ну, смотри, Афанасий. Седня же покажу вашу заготовку товарищу Хлебникову. Седня же передам ему твои речи.

— И то правда, Дусь. Чегой-то они над скотиной глумятся.

Тот, кого женщины назвали Афанасием, замешкался с ответом.

— Вы, это… Женщины, — донеслось до Колосова. — Мы, это… Сами разберемси. Чего по-пустому к Сергеичу бегать.

— Как это по-пустому, а? Как это по-пустому?