Парижская Коммуна стала плодом войны, а именно, франко-прусской войны 1870–1871 гг. Это сценарий, который потом повторится в 1905 году, когда русско-японская война приведет к революции в Российской империи Романовых — еще раз демонстрируем уже упоминавшуюся ранее диалектику революции и войны. Мы уже видели, как революции ведут к войне, но почему войны рождают революции?
Вооруженные международные конфликты означали славу для аристократических генералов, вроде Гельмута Граффа фон Мольтке и коронованных особ, вроде прусского короля Вильгельма I, который в 1871 году в Версале стал императором всей Германии. И они приносили огромные прибыли промышленникам из высших слоев буржуазии, таким, как Альфред Крупп, поставщик пушек и других видов вооружения. Но для простых людей, которым и без того уже было очень трудно, война приносила смерть и неописуемые страдания. Как Маркс объяснил это в своей теории распределения: войны имеют тенденцию делать страдания пролетариев невыносимыми, в чем последние видят вину «сильных мира сего», что в итоге и доводит их до попытки свергнуть устоявшийся порядок. Это уже другая сторона диалектики революция-война: революция ведет к войне, но и война ведет к революции. В период 1914–1918 гг. разразилась гораздо большая война, чем франко-прусский конфликт 1870-71 гг., и она привела к гораздо большей революции, чем Парижская Коммуна, а именно, к Революция в России.
Для дворянско-буржуазной элиты угроза со стороны класса пролетариев после трагических событий 1848 и 1871 годов вовсе не исчезла. Напротив, она становилась все сильнее и сильнее. Пролетариат, изначально бесформенная масса без программы, идеологии или способных лидеров, во второй половине 19-го века вырос в дисциплинированное рабочее движение, хорошо организованное в собственные политические партии. И большинство этих партий выступало под знаменами революционного социализма Карла Маркса, что означало, что они стремились к полному свержению существующего порядка. Эти социалисты беспрестанно «мучили» дворянство и буржуазию конкретными требованиями, демократический характер которых едва ли можно было отрицать, например, расширение избирательного права, повышение тогда еще крайне низких заработных плат, улучшение условий труда, запрет на детский труд и так далее. Социалистические партии получили поддержку со стороны профсоюзов, которые не стеснялись использовать грозное оружие стачек. То есть, социалисты стремились одновременно к тому, чтобы революционным путем изменить существующий порядок и боролись за политические и социальные изменения внутри этого порядка, а именно, за изменения в демократическом смысле.
Архиконсервативное дворянство и духовенство уже с 1789 года проявили очевидное отвращение к демократии. После 1848 и 1871 годов и либеральная буржуазия также разлюбила революцию, а вместе с тем и связанный с нею идеал демократии. Это вполне понятно. Для большей демократии, в социальном смысле, например, нужны более высокая заработная плата и более короткий рабочий день, а для этого они, «работодатели» городской и сельской рабочей силы, должны будут оплатить расходы. Ну, а от еще большей демократии в политической сфере, например, от всеобщего избирательного права или даже от ограниченного расширения права голоса они, конечно, не могли ожидать ничего хорошего. Ведь на самом деле элита составляла настолько незначительное меньшинство, что она не имела ни малейшего шанса выиграть выборы, на которые были бы допущены и широкие народные массы. Демократия была не в интересах дворянства и буржуазии.
Эти элитарные близнецы могли оставаться у власти только при авторитарной, недемократической государственной системе правления, такой, как при Наполеоне III или при германском, австрийском или русском императоре или же при зачаточно демократической системе, например, как в Великобритании и Бельгии, где они использовали всевозможные уловки, чтобы подорвать демократию и обеспечить привилегии знати и безопасность церкви и буржуазии.
Самым известным трюком было цензовое избирательное право, при котором право голосовать остается только для тех граждан, которые выплачивают относительно высокую сумму налоговых платежей. Другими уловками, которые делают плебеев даже в кажущейся внешне демократической системе на практике отодвинутыми на второй план, являются множественные избирательные права, непрямые выборы (как это происходит и сегодня, например, на американских президентских выборах) и сокрытие информации о власти в институтах, которые могут быть монополизированы элитой потому, что их сотрудники не избираются демократическим путем, а назначаются на основании благородного происхождения, университетского образования и (или) связей. Сюда входят сенаты и другие парламентские группы, Верховные суды, дипломатические и другие бюрократические структуры и, что не менее важно, военное руководство. Даже в самой Республиканской Франции генералы еще долгое время были преимущественно выходцами из кругов с аристократическими и/или клерикальными связями, что ясно проиллюстрировало дело Дрейфуса[9]. В Британии генералы из числа верховного командования без разрешения парламентского комитета, который они презирали (Палаты общин), в 1914 году давали обещания Франции, для выполнения которых Великобритания не могла оставаться нейтральной.
Все эти ухищрения были почти непреодолимым препятствием на пути к победе демократического процесса, сторонниками которого выступали формирующиеся социалистические партии и рабочее движение. Поэтому не должно удивлять, что даже в Западной Европе демократизация еще не очень продвинулась вперед, когда в 1914 году началась война. Даже Британию к тому времени еще нельзя было назвать истинной демократией. Всеобщего права голоса в то время еще не существовало, низшие классы все еще имели мало или вообще никакого влияния в политике, а что касается системы социального обеспечения, то она была ниже того уровня, который можно ожидать от демократии. То, что Британия якобы боролась за демократию в 1914–1918 годах, — это не более чем басня.
Даже в тех странах, где пришлось ввести всеобщее избирательное право как во Франции после революции 1848 года, элиты нашли способ минимизировать его демократическое воздействие. Оказалось, что на выборах на основе всеобщего избирательного права все же легко победить известной личности с хорошо подвешенным языком, знаменитости вроде преуспевающего генерала или выходца из престижной семьи, кого-то, кто будет представлять элиту, или на кого можно было рассчитывать, что он будет защищать ее интересы.
Прототипическим примером этого были президентские выборы, которые были проведены во Франции после революции 1848 года, на которых одержал победу племянник Наполеона, Луи-Наполеон. Позднее он станет императором Наполеоном III. Эта система стала известна как «бонапартизм», и она достигнет наивысшего триумфа во Франции и в Соединенных Штатах с избранием генералов вроде Шарля де Голля и Дуайта Эйзенхауэра или голливудской кинозвезды вроде Рональда Рейгана.
Дворянско-буржуазный истеблишмент боролся с революцией — и, таким образом, против демократии! — не только беспощадными репрессиями, как в случае парижских коммунаров, но и с помощью уступок. Чтобы предотвратить революцию, консервативные и либеральные лидеры элиты иногда считали полезным проводить демократические реформы в политике и/или социальных вопросах. Например, канцлер Отто фон Бисмарк пытался перехватить инициативу у крупной германской социал-демократической партии путем введения национальной системы социального обеспечения, которая позволяет считать Германию первым европейским «государством всеобщего благосостояния». А в таких странах, как Бельгия и Великобритания, было расширено избирательное право. Это привело к тому, что социалистические и социал-демократические партии смогли добиться успеха на выборах и таким образом расширили свое представительство в парламентах.
Политическая и социальная эмансипация народа началась в 1789 году и продолжалась и во второй половине XIX века, даже несмотря на то, что прогресс оставался очень скромным. Но это было совсем не по вкусу монархам, аристократам и буржуазии, которые ненавидели демократию. Они боялись, что все эти уступки приведут к еще большим требованиям, и в конечном итоге будут иметь тот же эффект, что и революция: крах дорогого их сердцу существующего порядка. Особенно элита все еще была чрезвычайно обеспокоена вопросом, казалось бы, неизбежного введения всеобщего избирательного права, в то время как простой народ, вместе с Марксом, возлагал на это большие надежды. Из-за упорной оппозиции свыше в отношении всеобщего избирательного права к 1914 году его не было еще почти нигде, в том числе и в Великобритании и Бельгии.
Но страх оставался, и элита искала способ предотвратить приход к власти «глупых и жестоких масс», как через революцию, так и через эволюцию в форме постепенных демократических перемен. Как можно было разогнать призрак революции и остановить тенденцию к демократии, а желательно и повернуть прогресс вспять? Ответ, который давали на этот вопрос многие философы, ученые и другие интеллектуалы, такие как Фридрих Ницше, Якоб Буркхардт, Гюстав Ле Бон и Вильфредо Парето: война!
С этим были совершенно согласны бесчисленное множество политиков и военных из числа дворянства и высшей буржуазии. Например, в Великобритании было много воинственных лордов. Одним из них был тогда еще молодой Уинстон Черчилль, другой был лордом Фредериком Робертсом, прославившимся как генерал в колониальный период, в конфликтах в Индии и Южной Африке. Робертс считал, что война — это единственное настоящее эффективное противоядие от «всей этой человеческой гнили в наших крупных промышленных городах». Еще одна известная консервативная личность — Бэзил Томсон, начальник Скотленд-Ярда, говорил, что Англия «находится на пути к революции, если только в Европе не начнется война».
А один офицер британской армии написал в письме, что «нужна хорошая, большая война для того, чтобы покончить со всей этой социалистической ерундой и положить конец беспорядкам среди работяг». Такие же голоса раздавались и в Германии. Среди аристократических старших офицеров в армейском руководстве преобладало мнение, что война поможет остановить социал-демократическую волну, которая представляет собой угрозу для статуса Германии как сверхдержавы и для их собственной власти. Адмирал Альфред фон Тирпиц объявил, что только война может служить средством против всех форм «марксизма и политического радикализма» народных масс. Подобные мнения нашли живой отклик в средствах массовой информации и, особенно, в многочисленных националистических газетах, например, в британской «Дэйли мейл». Это желание развязать войну было очень модно в то время даже в Соединенных Штатах, где Теодор Рузвельт, президент США с 1901 по 1909 год, пользовался дурной славой из-за его жажды войны. Он тоже считал, что вооруженный конфликт за рубежом — это лекарство против домашних «болезней», особенно массовых волнений и мятежей. Однажды он сказал своему другу, что он «надеялся на войну, на любую войну, потому что страна срочно нуждается в войне».
Огромное достоинство войны для дворянства и буржуазии заключалось в том, что в военное время правила якобы неэффективной парламентской системы считаются бесполезными, и от них нужно отказаться в пользу авторитарных отношений и дисциплины, характерной для военных организаций. Разве не очевидно, что в военное время участие в политике дилетантов из числа плебеев и бесконечные дискуссии — иными словами, демократия! — невозможны? На войне как на войне: во время войны элита должна отдавать четкие приказы, которым рядовые должны были подчиняться безоговорочно.
Таким образом, война предоставила элите возможность остановить демократический процесс и с честью восстановить так называемый «естественный» (или «данный Богом») порядок вещей, как в частном секторе, так и в публичной сфере. Война должна была также дать элите — и особенно знати, издавна «боевому классу», который по-прежнему оставался чрезмерно представлен среди высших военных кругов, возможность показать свой талант в политическом и военном руководстве. А также война была призвана заставить замолчать плебеев и дисциплинировать их, чтобы они снова уважали своих «начальников» — она должна была превратить непочтительные, неугомонные, слишком часто непослушные и мятежные толпы в дисциплинированный и послушный отряд подданных.
Итак, через войну элита хотела восстановить контроль над народными массами, которые социализм увлек на «скользкую дорожку». Но, кроме того, война также являлась решением проблемы того, что «опасных плебеев развелось слишком много». Согласно влиятельному тогда мальтузианству, удручающая нищета была так широко распространена из-за перенаселения. Другими словами, проблему бедности можно было бы решить путем сокращения количества людей. Об этом позаботились, конечно, болезни, такие, как туберкулез, который значительно сократил ряды пролетариев, и эмиграция, принудительная в случае необходимости, как, например, депортация ирландских пролетариев в далекую Австралию. Но и война тоже могла внести свою лепту в считавшееся необходимым предполагаемое сокращение избытков демографического процесса, ибо в вооруженных конфликтах, как правило, в качестве пушечного мяса использовались низшие классы. В мальтузианском и социал-дарвинистском учениях[10] плебеи рассматривались как своего рода дичь, количество которой, как и на охоте, должно было регулярно прореживаться, чтобы улучшить ее качество. С этой точки зрения мы можем понять, как во время Великой войны сотни тысяч солдат, главным образом, рабочих и крестьян, были брошены на верную смерть своими собственными генералами, в основном лордами благородного или высшего буржуазного происхождения.
Была еще одна причина, по которой дворянству и буржуазии могла пригодиться война. Одна из характерных черт революционного социализма, которая делала его таким страшным в глазах элиты, был его интернационализм, идея о том, что пролетарии всех стран должны объединяться в борьбе против своих классовых врагов. Кроме возможности одной революции, была еще и возможность революционного цунами, которое смело бы границы отдельных стран революционным потопом, и сама мысль об этом была невыносима для элиты. Она отреагировала на это, воспользовавшись картой крайнего национализма, — тогда известного в Англии как «джингоизм», а во Франции как «шовинизм» — чтобы настроить пролетариат разных стран друг против друга по принципу «разделяй и властвуй». Эта стратегия была очень успешной. По причинам, которые мы объясним позже, большинство европейских социалистов и социал-демократов попались на удочку национализма, и в 1914 году начали борьбу друг с другом. Дворянство и высшая буржуазия с удовлетворением будут наблюдать, как пролетарии всех стран станут убивать друг друга в течение четырех лет.
Так что война была как нельзя лучше приспособлена для контрреволюции и антидемократической позиции европейской элиты. Во всех странах разжигался милитаризм, и была введена долгосрочная военная служба, создавались гигантские и вооруженные до зубов армии, которые можно было сразу бросить в бой. Армию повсюду нахваливали как школу обучения для нации, что означало, что рекруты должны повиноваться своим командирам и другим правителям, воспитывались в уважении к существующей системе и ненависти ко всему, что могло считаться подрывным, прежде всего, к социализму. Армия также повсюду пользовалась доверием и считалась верхом человеческой организации, так что в то время возникли и молодежные ассоциации, такие как скауты, и благотворительные учреждения, такие как Армия Спасения, которые вдохновлялись военной моделью.
То, что война также принесла несчастье, не отрицалось, но с помощью церквей, связанных с правящими кругами повсюду, народу хорошо заговаривали зубы. Во Франции, например, католические церковные авторитеты разносили весть, особенно через долористическое поклонение кровоточащему Святому Сердцу Иисуса, о том, что война — это суровое испытание, которое должно будет искупить те «грехи», которые были у Франции, в случае с заменой католической монархии на антиклерикальную Республику и с восстанием безбожных парижских коммунаров.