Странно, как ты голову не потерял, дорогой братец. Кто теперь тебе поверит, что ты когда-нибудь проснёшься? Хотел бы — проснулся уже давно.
Ты ведь сильный человек, Зоран, тебя все признавали крутым мачо! Только захотел бы — схватил за шиворот обоих врачей — Погодина и Гроссмюллера — и заставил бы лечить на совесть! Но ты принял иное решение. Ты неправ, Зоран. Ты сам себя предал.
И капитан Багров тоже неправ. Да, он счастливчик: сумел отстоять свою ногу. Небось, от боли проснулся, гаркнул — и Фабиан отступился. Но не подумать о пациенте, лежащем рядом? Стыдно, господин Багров. Русские капитаны так не поступают. И это из-за вашей капитанской ноги — и так изувеченной — Зоран и Горан лишились ноги совсем здоровой.
Горан заглянул в палату, где раньше держали Багрова. Хотелось в последний раз поглядеть в бесстыжие глаза капитана, ну а тогда и револьвер вытащить. Разумеется, «дохлый номер»! Конечно, Багров не дурак остаться на месте преступления. Сбежал!
Сбежал, несмотря на больную ногу. И нога не помеха побегу, коли совесть нечиста. Ибо раненная нога — это ещё не съеденная. Она болит и, может быть, спасётся. Но не для жизни вечной.
Фабиан Шлик — тот, конечно, мелкая шушера. Потому он будто и не виноват ни в чём. Но это ещё не повод его не убить. Кто тот мерзавец, который своими отрезал здоровую ногу пациента? Тебе сказали? Верно! А своя-то голова где была? На табуретке лежала?
Конечно, как только соберёшься убить пройдоху Фабиана, тут же окажется, что и Фабиана-то нигде нет. Бродишь, как дурак, то по больничному бараку, то по Председательскому дому, отчего куча народу на твой смешной револьвер начинает опасливо коситься, даже мутанты, которые — ребята крепкие, их же только очередями и косить, гадов живучих.
И уже понимаешь: Фабиан вслед за Багровым драпанул, скотина, куда подальше за частокол, за границы Березани, за болота и моря. И надо бы гадов по указанному новому адресу и искать, но…
Но тут на тебя начинает сбоку идти дружочек твой Каспар Вирхоф, и на губах у дружочка улыбочка, но глаза его холодны-холодны. И протягивает Каспар ладонь, словно собирается здороваться, но не собирается он здороваться, а сам, не будь дураком, пушку твою ловит за дуло. От греха, говорит, подальше.
Нет, парень, не подальше. А ближе, ещё ближе! Я что, не помню, что и ты был соучастником? А кто истолок Фабиану Шлику всю харю кулаками, чтобы тот вернулся в барак и что-нибудь там отрезал?.. Никто? Да я же сам там был и всё-всё собственными ушами слышал, а моргалами даже лицезрел.
Короче, Каспар, ты попал, хирург тебя разэтак через заборы. Бабах! Ещё бабах! И контрольный — внутрь бронежилета. Бабах! Кстати, а глушитель-то где? Забыл навернуть — с кем не бывает. Извини, Каспар, тебя грохнули непрофессионально. Нашумели на весь дом. То-то сейчас мутантов набежит, а с ними как раз и Пердун явится.
Да вот и он — лёгок на помине, скотина каннибальская.
— Ну, привет, Пердун!
Ах да, он сейчас в линялой своей балаклаве. Как я запамятовал: его же в маске не принято узнавать!
— Эй, говнюк в маске, не видал ли ты Пердуна?
Молчит, а глаза-то злобные искры мечут. А погоди метать: вспомни, не ты ли братскую ногу на ужин заказывал. А потом ныл: «Не могу доесть ногу, помогите!». Не ты ли пытался накормить ногой Зорана его собственного брата? Нет, не ты? Врут твои наглые глаза.
Бабах! Бабах! И больше не врут.
Горана Бегича учил стрелять кто? Зоран Бегич. И он его научил стрелять как? Очень метко. Получай, мутант, в глазницы! Не ту ножку ты накануне обгладывал, ох не ту.
Ну что, темно? Потушен свет? Так то-то же! Думал, харя мутантская, что тебя из револьвера сильно не повредишь. Но про бельма-то забыл!
Тут со всех сторон набегают мутанты в балаклавах. Одни — в чёрных, другие — в красных. Которые в красных — просто петухи какие-то с гребешками. Те и другие ловят Бегича за локти, вышибают из пальцев револьвер, заламывают руки за спину, лицом впечатывают в подоконник. И второй, и третий раз, с истинно мутантским наслаждением.