– И чего здесь непонятного? – удивился оснаб. – Это же Сила!

– А того – что должны бы не сильные руководить, а умные… Вот и в нашем мире, зачастую, так же было… – печально закончил я. – А еще чаще – прослоечка, что без мыла везде влезет и которая обычно между умными и красивыми… вернее сильными…

– Ну, так-то ты тоже прав, старина, – согласился со мной оснаб. – И у нас этих, которые без мыла, хватает! Но и Сила тоже нужна! Кто будет слушать умного, но слабого? Вот такая дилемма на самом деле: необходим равновесный баланс между умом и силой. Только, где ж его взять? Наши миры на самом деле очень схожи, Хоттабыч. И даже больше, чем ты это можешь предположить.

– Так я убил его? – Мой голос совсем осип. – Ну, того комиссара? А остальные? Выжили? Надюшка, Зоя, Шапкин… – Я замолчал: ведь если они погибли, пережить смерть знакомых тебе людей… Да что там говорить, кое-кто из них, за эти неполные два дня стал мне очень близок!

– А ты совсем ничего не помнишь? – поинтересовался Петров.

Профессор Виноградов тоже с интересом прислушивался. Ему, похоже, мои воспоминания интересны сугубо с практической точки зрения, с медицинской, то есть.

– После того, как комиссар, меня поджарить решил – вообще ничего! – признался я. – Сплошная «белая» пелена!

– Расслабься, Хоттабыч! Живы твои недоросли! – Обрадовал меня Петр Петрович. – Все, до единого! Никто даже царапины не получил! А Надюшка твоя, так все пороги у начальника училища генерал-майора Младенцева оббила! Требует немедленной встречи с тобой – поблагодарить за спасение жаждет.

– Фух! – В который раз за день я облегченно выдохнул. – Слава Богу, живы! А чего со мной-то приключилось?

– Гасан Хоттабович, запамятовали? – спросил Виноградов, продолжая внимательно наблюдать за моими реакциями. – Инсульт с вами случился, дорогуша моя. Кровоизлияние в мозг. За счет этого некоторые отделы, отвечающие за хранение информации, пострадали. Отсюда и провалы в памяти. Структуру мозга я вам восстановил, а вот память, любезный вы мой, восстановить не в состоянии. – И он виновато развел руками. – Да и никто, думаю, из нашего брата-Медика, не в состоянии.

– А с чего меня, вообще, инсультом-то накрыло? – Я продолжил выяснять обстоятельства своей инициации, о которой ничегошеньки не помнил.

– Странный вопрос, – усмехнулся Владимир Никитич, – такого напряжения всех сил, как физических, так и психических, как при инициации, наверное, не испытывает никто. Древние мудрецы и философы, судя по редким, дошедшим до нас из седой древности, документам, прекрасно это понимали. Поэтому к самому процессу инициации они выходили через длительный, но безопасный для будущего Силовика курс медитаций. Иногда подготовка к инициации растягивалась на долгие годы, а то и десятилетия. Мудрецы уходили в леса, в горы и пустыни, в монастыри. Они отшельничали, многие истязали себя веригами и голоданием… Много путей вело к инициации… И самый безопасный, качественный, но очень продолжительный по времени – это «путь Просветления», который практикуют тибетские монахи, да и вообще почитатели Будды.

– А я, значит, по самому опасному пути сиганул? – подытожил я монолог Владимира Никитича.

– По очень быстрому, опасному и совершенно непредсказуемому! – согласно кивнул профессор.

– Пойми, Хоттабыч, – подключился оснаб, – такова особенность момента – у тебя нет в запасе времени для длительных медитаций и последующего «просветления».

– Ну, да, – не мог я не согласиться с этим убийственным по своей логике доводом, – сколько там мне осталось? Год? Два?

– Я буду только рад, если ты продержишься дольше, старый друг! – Петр Петрович порывисто наклонился и обнял меня за худосочные плечи. – Держись, старина! Не дай этой костлявой Старухе «закопать» тебя раньше времени!

– За этим дело не станет, командир! – Я подмигнул оснабу. – Один раз уже выкрутился… Так, и что дальше-то было? Когда он в меня из своего «огнемета» хренанул?

– А дальше странностей – хоть отбавляй! Ты тряхнул землю, как следует, и мгновенно переместился к комиссару… – Продолжил удивительное повествование о моих «похождениях» оснаб.

– Это как, переместился? По воздуху, что ль, пролетел? – не понял я.