9

Погода становилась всё прохладнее, с деревьев начинала опадать желтеющая листва. Помню, как по осени мы с Том, бывало, бегали на берег Сабина, искали большие листья, похожие на лодки, пускали по воде и смотрели, как река уносит их вдаль.

И вот лежу я теперь у себя на койке в доме престарелых, представляю себе, как эти лодочки красиво и плавно скользят по водной глади, а реку обступают и погружают в тень величественные развесистые деревья, и так меня тянет снова оказаться там или уменьшиться до таких размеров, чтобы можно было лечь в такую вот лиственную лодочку и уплыть далеко-далеко.

Но все прекрасные леса теперь свели, вырубили да залили цементом под парковки, заправки и дома со спутниковыми тарелками.

Река никуда не делась, но болота по её берегам осушили. Аллигаторов перебили, а какие уцелели — расползлись кто куда. Птиц теперь гораздо меньше, и как-то тоскливо становится на душе, когда видишь, как они пролетают над голым бетоном, отбрасывая крохотные тени на его гладкую серую поверхность.

Вся живая природа, какая ни на есть, пребывает в отчаянии. Опоссумы и еноты роются в мусорных баках. Белки питаются с кормушек. Олени озадаченно топчутся по обочинам шоссе или подъедают кукурузу, оставленную охотниками.

Там, где когда-то шелестели лесные дебри, теперь только цемент, нагретый солнцем, и никакой тайны. Уже не так явно сменяют друг друга времена года. Один месяц, если не принимать во внимание погоду и температуру, не больно-то отличается от другого.

А тогда было всё по-другому. И это время года, осень, я любил больше всего. Тёплые деньки, прохладные ночи. Тёмный лес и бурлящая река. Многоцветье листьев. Золотистое сияние луны…

Каждый год на Хеллоуин для детей и вообще всех, кто желал прийти, устраивалось в городке небольшое празднество. Организовывала и оплачивала его та самая миссис Канертон, вдова, которая держала неофициальную библиотеку. Празднество проходило прямо у неё дома.

Женщины приносили из дома различные угощения. Жареную курицу, фасоль и колбасу. Кукурузный хлеб и домашние булочки. Бельчатину и клёцки. Подливку и толчёный картофель. Тыкву, фарш и пироги с бататом.

Мужчины проносили с собой немного самогона и тайком подливали себе в напитки. Дети временами мастерили себе костюмы привидений из простыней и наволочек. Кое-кто из ребят постарше по-тихому линял с застолья, шёл вдоль Западной улицы и отмечал окна мылом.

Папа посадил нас в машину и привёз на праздник. Когда мы приехали и вошли в гостиную, где в это время накрывали на столы, миссис Канертон в окружении мужчин — как холостых, так и женатых — сразу же направилась ко мне; я никогда ещё не видел у неё такой странной вихляющей походки.

Волосы она собрала на затылке в узел, но они не желали держаться вместе. Одна каштановая прядь выбилась и легла вдоль щеки, другая — вдоль длинной шеи. Белое платье с узором из кроваво-красных розанчиков вокруг горловины было ей очень к лицу и везде, где надо, выгодно подчёркивало фигуру. Нынче-то, наверно, это платье посчитали бы скромным. Открывало оно очень мало, но вот намекало на многое.

— Как поживает мой самый любимый читатель?

— Всё хорошо, — ответил я.

В какой-то мере осознал я в тот вечер, что миссис Канертон — не просто вдовая женщина, она, так же как и мама, красива. А когда она плыла через комнату в этом своём белом платье с алыми розанчиками, то выглядела прямо-таки неотразимо.