– Никшни, с-сатана, – нахмурил брови толстяк, возясь с зажигалкой. – Да знаю, знаю: анахронизм. Нет у нас еще нормального сатаны в одиннадцатом веке… Не додумались… Ну да какая к черту разница…

Ник с Филиппом переглянулись. Свеча кое-как разгорелась, и окружающая реальность снова раздалась вширь. Гости стояли посреди огромного подвала с низким бревенчатым потолком, где вдоль стен были уложены целые груды восковых голов и связки готовых свечей. Пока они озирались, выпуклые глаза толстяка тоже заблестели интересом:

– А кого это ты приволок с собой, дорогой мой Гарик? – осведомился он. – Что за мальцы? А уж этот-то, темненький, хор-рош… Да какая у нас челочка… В вашем классе тоже был один такой, помнишь?

– Не в нашем, в параллельном. Макс Ковалевский. Как же Макса не помнить? Он же у нас на деревне первым готом был.

– Точно, вы их готами называли… ох, мальчик… поглядишь у меня на настоящих готов в гостином дворе, в штаны наложишь…

– Я не gothic, – возразил Ник. – И вообще…

– Не обижай младшего, Борис Александрович, – перебил его Ингвар. – Да ты погляди на него. Узнаешь, чья кровь-то?

Старикан ткнул свечкой Нику прямо в лицо.

– Ну, ну… – Он вгляделся и довольно осклабился. – Конечно, конечно. Как не узнать. Вылитый Коля Мирский, только темнее. Кольт вечно морду Ковалевскому бил, вот и наградил бог сыночком… Ирония судьбы… рад знакомству, рад… Жаль, сестричку с собой не взял, тоже бы обнял с радостью…

Ник отвернулся.

– Ну хорошо… – Толстяк занялся Филиппом. – А ты у нас кто таков? Верно ли я догадался – молодой Филипп-ярл собственной персоной?

Свечка переместилась. Фил внимательно глянул сквозь пламя свечи прямо в глаза толстяку.

– У-ух ты, – воскликнул тот, нимало не смутившись. – Какие мы суровые. Да не сердись ты, не сердись. Ишь глаза таращит. Давай-ка лучше поздороваемся.

Фил пожал протянутую руку, пухлую, как котлета.

– Ты уж прости старика, – Борис явно наслаждался, играя в какого-то неизвестного Филу литературного героя. – Мне можно. Я же ведь был у самых истоков… твоего проекта… да, Филиппище, именно так. Они ведь с Олечкой думали, что их не запалит никто, – с этими словами он кивнул на Ингвара. – А Борис-то Александрович, педагог-новатор, может, вовсе и не спал в своей палатке… может, он все и слышал, да только не стал мешать. Сказать, почему?

Давно уже выросший ученик глядел на учителя с неудовольствием. Видно было, что конец истории ему хорошо известен. Но Борис Александрович угомонился и сам. Напоследок он зачем-то помахал свечкой перед носом у Филиппа, как поп кадилом, потом прикрыл пламя рукой и заговорил снова, уже совсем другим тоном:

– А если без шуток – ты как всегда вовремя, Игорек. Дело есть… приблизительно на миллион долларов. Давайте-ка поднимемся ко мне, выпьем, закусим чем Хоре послал… заодно и о нашем вопросе потолкуем.

Окна в палатах князя Борислава были аутентичными: низкими, подслеповатыми, с частым переплетом. В свинцовые рамки были вставлены мутные разнокалиберные стеклышки. Свет через них проникал кое-как, вдобавок было еще и душно.

Поэтому хозяин поднатужился и широко распахнул разбухшие, как и он сам, оконные створки. Стало светлее. В горницу ворвались звуки с улицы: лай собак, крики челяди, конское ржание – и все вместе, и по отдельности. Людская речь одиннадцатого века показалась Филу забавной, какой-то округлой, диковинной, словно у говоривших совсем иначе ворочался язык во рту. Их слова опознавались сознанием как знакомые и родные – вот только понять, что эти слова означают, не очень-то удавалось.

Пока взрослые разливали что-то в серебряные стаканчики, Фил высунулся в окно и стал смотреть вниз. Ник пристроился рядом.