«Грубый прямой гипноз взламывает психику. Это насилие. Когда внушение проводится мягко, с подстройкой и внедряет дополняющую информацию, психика практически не сопротивляется», — уверял Михаил Маркович.
На деле вышло не так гладко. Тася долго сохраняла сознательный контроль в трансе. Собственно, это и было её сильной стороной, которую Бродов планировал использовать в её будущей работе в качестве ключевого умения. Михаил Маркович сначала терпеливо, осторожно, а потом всё более настойчиво и жёстко гнал её в транс глубже и глубже. Это с самого начала не было добровольным погружением, как обычно: девочка была смятена, напугана, она отчаянно сопротивлялась — не потому, что не доверяла гипнотизёру, а потому, что транс мешал ей думать, мешал задать людям, на которых она всецело полагалась, так мучившие её вопросы.
Николай Иванович, присутствовавший на сеансе, наблюдал то, что происходило, с возраставшей тревогой. Настал момент, когда он дал знак Михаилу Марковичу: немедленно остановиться! Но тот ответил успокоительным жестом: получилось, сознание девочки спит.
Бродов не любил слушать формулы внушения: опасался, по его выражению, «подхватить», как заразу. Но, делать нечего, сидел и внимательно слушал: в данном случае он хотел быть уверен, что Михаил Маркович не ошибётся и не позволит себе лишнего. Таисия — слишком ценный кадр, не хотелось бы напортачить с этим непредусмотренным и поспешным вмешательством в её психику! Тихий, глубокий голос психиатра с баюкающими интонациями обволакивал. В качестве противоядия Николай Иванович делал записи произносимых формул. Потом подошьёт их к делу, хранящемуся в секретном архиве: вдруг когда пригодится в них заглянуть?
Время от времени Михаил Маркович задавал проверочные вопросы. Девочка отвечала слабым, едва разбираемым лепетом. Когда психиатр сообщил, что её мать «давно» умерла, она встрепенулась и вдруг совершенно ясным голосом произнесла: «Я знала». Не дав ей времени опомниться, Михаил Маркович «ампутировал» и бабушку. Девочка на минуту замерла — буквально: перестала дышать. А потом заплакала — слабенько, беззвучно, с выражением обречённости на бледном лице, как умирающий ребёнок. Хотя Бродов был противником бесполезных сантиментов, тут сердце сжалось. Он на миг зажмурился. Девочка дышала тихо, неровно, будто и впрямь умирала…
Горькие, безнадёжные слёзы неудержимо струились по миловидному личику любимой младшей сестрёнки, обессиленной жаром и тяжёлыми, длительными судорогами. Мать сидела, сгорбившись, у постели, а его отгоняла подальше. Доктор запретил другим детям подходить к больной: была какая-то опасная детская инфекция. Он не боялся. Да и не понимал: самому-то было лет шесть. Он готов был ослушаться матери: подойти, взять сестрёнку в охапку, изо всех сил поднять повыше, как часто делал в совместных играх и забавах. Может, это утешило бы её и немного развеселило, ведь так всегда случалось прежде. Он решительно шагнул вперёд. Тогда мать, чтобы остановить его, срывающимся голосом соврала: «Доктор сказал: нельзя сюда. Ты
Так. Вот оно, началось! Николай Иванович быстро и крепко потёр ладонями лицо. Едва не утянуло в транс!
Таисия оставалась погружённой в своё срежиссированное прозорливыми чужими дядьками горе. Сколько ещё Михаил Маркович намерен мучить девчонку? Она же не подопытная и не под пытками! И хоть занятие в жизни её ждёт, мягко говоря, необычное, она должна сохранить здоровую, уравновешенную психику и ясный ум.
Николай Иванович снова сделал знак психиатру: хватит, пора внушить Таисии, что она давно пережила это горе. Но Михаил Маркович решительно покачал головой и скроил такую выразительную гримасу, что без всякого чтения мыслей на расстоянии Бродов понял его замысел: девочке необходимо дать время погоревать — хотя бы и в трансе. По неуловимым, одному психиатру понятным признакам тот определит, когда можно и нужно будет остановить Таисию и сделать следующее внушение.
Ну, тогда хоть приобнял бы её, погладил по голове, что ли, за руку подержал. Ей же полегче будет! Николай Иванович снова жестами передал психиатру своё предложение и даже привстал неосознанно. Михаил Маркович отчаянно замотал головой и замахал рукой в ответ: мол, ни в коем случае!
Уже после сеанса он пояснил Бродову, что ласковое прикосновение закрепило бы в психике высокую значимость и ценность данного переживания. Вышло бы нечто вроде команды: «Горюй: это сладко, тебя за это любят».
Когда намеченная программа внушений была полностью завершена и психиатр стал аккуратно будить Тасю, то едва добудился. Бледная, вялая, девочка рассеянно оглядывалась по сторонам, не фокусируя взгляда, и на расспросы о самочувствии отвечала невпопад.
Медсёстры-лаборантки, соответствующим образом проинструктированные, повели её в спальню. Благо шёл обложной дождь: никому не понадобится ночью спускаться в подвал.
— Почему она в таком состоянии? — строго спросил Бродов Михаила Марковича. — Вы полностью вывели её из транса? Что с ней? Что будет дальше?
— Николай Иванович, даже на вас лица нет, а вы только рядом сидели, — смело парировал психиатр. — Сеанс шёл у нас туго. Внушения — тяжёлые, переживания предельно сжаты во времени. Девочка крайне утомлена. Я намеренно не разбудил её до конца. Пусть отоспится нормальным, полноценным сном. Утром она станет собой.
— Уверены? Уверены, что все цели сеанса достигнуты?
— Завтрашний день покажет. Нужно будет спровоцировать её на активизацию полученных формул. Не волнуйтесь, Николай Иванович, если что не совсем так, подкорректируем. Все сегодняшние внушения не фатальны.
— Это я от вас уже слышал. Хорошо. Завтра проверим.
— Ещё придумать бы, чем занять её завтра, развлечь, что ли. Не надо, чтобы она вспоминала транс, прислушивалась к ощущениям. Ей будет легче прийти в себя, если она отвлечётся на что-то приятное. Лучше всего, если чему-то порадуется, посмеётся… Можно отпустить в кино на комедию.
— Какую комедию? — удивился Бродов.