Он не заметил, как арбалет слегка вздрогнул и острие стрелы чуть-чуть приподнялось. Он не видел, как тетива опасно напряглась и задрожала, тревожно вибрируя от натяжения. Он не видел, как ресницы дрогнули, веко опустилось, темный глаз хищно прищурился, губы сжались в еле сдерживаемом напряжении. А когда он заметил, то обрадовался и едва успел проговорить:
— Да-да, вот теперь то, что нужно…
Он наконец поймал то мгновение, когда после вылета стрелы мышцы опадают, и первая судорога расслабления проходит по телу. Он поймал это мгновение на сотую долю секунды, потому что еще через долю секунды был уже мертв — просвистев в воздухе, выпущенная стрела впилась ему в голову, как рассерженная злая оса.
Кровь мгновенно хлынула, застилая свет, ослабевшие ноги подогнулись, и художник рухнул на пол бесформенным мешком, беспомощно разбросав руки.
Натурщица хладнокровно опустила арбалет, встала с колен, разминая застывшие ноги. Обойдя распластавшееся на полу тело, она спокойно сбросила тунику и начала переодеваться.
Через минуту она приблизилась к входной двери и негромко бросила в темную щель:
— Быстрее!
Высокая мужская фигура, боязливо оглядываясь, вошла в мастерскую и нерешительно застыла на пороге.
— Ключ в кармане халата, — прошептала натурщица. Она приблизилась к мольберту. С белого листа на нее смотрело ее собственное лицо, искривленное сладострастно-жестокой гримасой.
Женщина слегка улыбнулась, аккуратно сложила лист пополам и не глядя сунула его в карман плаща.
Заметив наброски, которые валялись на столе около окна, она подошла к ним, задумчиво зашелестела бумагой. Потом тонкая рука уверенно погрузила толстую беличью кисть в черную краску, и жирные смоляные мазки накрыли жесткое лицо Артемиды-охотницы непроницаемой маской.
— Ты все? — спросила она мужчину, слегка ежась от прохладного воздуха, ворвавшегося в распахнутую дверь. — Пошли?
— Да, — негромко ответил тот, застегивая сумку.
За ними еле слышно хлопнула входная дверь…
Когда электричка прибыла на Киевский вокзал и вместе с такими же, как я, дачниками первобытнообщинного вида я выгрузился из вагона, от прекрасного настроения не осталось и следа. Промозглая дождливая ночь сеяла мелкую водяную взвесь прямо в лицо, прилично одетые люди брезгливо косились на меня, а бдительные служительницы в метро отказывались впустить бесплатно, грозя милицией, — денег, понятное дело, у меня не оказалось.
Но самое ужасное — я не знал, куда мне идти. Домой? К Кэтрин? К Ринату, то бишь уголовному авторитету по кличке Рэм, который спит и видит, как бы меня пришить? В памяти всплыло, как Кэтрин рассказывала про какого-то сподвижника Гитлера с похожей кличкой, ну, того начальника штаба штурмовых отрядов, который погиб в золотой ванне в «ночь длинных ножей». В нашей штурмовой бригаде «ночь длинных ножей» длится уже четыре месяца. И ванна тоже уже фигурировала…
Я присел на скамейку в скверике около вокзала, меланхолически глядя на ровную блестящую фонарями гладь Москвы-реки, и задумался. Можно отправиться домой, отъесться, отоспаться, отмыться, наконец, а уже потом, утром, что-нибудь придумать на свежую голову… Но если боевики Рэма или Касьяна, приехав за моим хладным трупом в дачный поселок, из которого я благополучно выбрался, не найдут оного, то куда же они отправятся в поисках моего тела? Конечно, ко мне домой! И там они возьмут меня чистенького, тепленького со сна, голенького… Нет, домой я не пойду. Я могу пойти к Кэтрин. Но где она, что с ней? Я мучительно хотел это знать и одновременно боялся узнать худшее. Если бандиты были у нее только лишь затем, чтобы выцепить одного меня, то, скорее всего, она сейчас в полном порядке, и, явившись к ней домой, я могу опять навлечь на свою любимую очередную банду головорезов.
Оставалось отправиться прямо в логово их босса. Уж там-то они точно меня не ждут! У них фантазии не хватит додуматься, что вместо того, чтобы отсыревать в колодце, я припрусь прямо к их главарю. А на моей стороне будет преимущество внезапного нападения. Только к какому боссу мне податься, к Касьяну или к Рэму? Где обитает первый, я не знаю, а со вторым у меня особые счеты.
Насколько я мог заметить, прожив у Рината несколько дней, его никто не охранял. Значит, встретившись с ним один на один, я имел прекрасные возможности для опережающего удара. Ринат, то бишь Рэм, никогда не отличался большими бицепсами, и при прочих равных условиях физическое превосходство было бы на моей стороне. Я все больше склонялся к этому абсурдному шагу, который привлекал меня своей аристократической бесшабашностью. («Романтик, — всегда говорила обо мне моя бабушка. — Неисправимый романтик!» Кому-кому, а бабуле моей можно было верить.) Итак, перебросив на спину абсолютно ненужный мне лично рюкзак, необходимый, однако, для маскировки, я направился на Ордынку.
К двухэтажному купеческому домику, притаившемуся в одном из узких переулочков под шатром пожелтевших канадских кленов, я вышел дворами. Окна мастерской не горели — значит, или хозяина не было дома, или он мирно спал в кроватке. И тот и другой вариант были мне на руку. Если его нет дома — прекрасно, где-то у него валяются мои шмотки, да и ванна, надеюсь, функционирует… Если же хозяин спит, то, пока он будет продирать глаза и выплывать из своих сладких снов, я завладею ситуацией и смогу диктовать свои условия.