— С того момента, как Батист попал в больницу, и до постановки диагноза прошло три дня. Почему ты заподозрил именно отравление антифризом, а не что-то другое? — Она стояла, сложив руки на груди и холодно глядя на Доминика.

Они напоминали две шахматные фигуры на противоположных сторонах доски, каждая из которых ждет, пока другая сделает ход. Одри начала действовать первой — она швырнула в Доминика его телефоном. Тот отскочил от плеча, ударился о каминную доску и упал на пол. Доминик шагнул к Одри, и она дала ему пощечину. В ответ он схватил ее за плечи и, прижав к стене, взмолился:

— Ты должна мне поверить…

— Ты лжец! — крикнула она. — Больной, сумасшедший лжец!

Ее слова причинили ему такую боль, какую никогда не причиняла ни одна другая женщина.

— Прошу тебя, Одри…

— Отпусти меня, или я закричу на весь чертов дом.

Доминик неохотно повиновался, и Одри метнулась в спальню. Он последовал за ней и увидел, что она вытаскивает из-под кровати чемодан и начинает набивать его своими вещами.

— Ты не оставишь меня, — сказал он.

— Взгляни на меня, — парировала она. — Ты говорил мне о дурных делах твоей матери… Так вот, ты ничем не лучше ее. Я не собираюсь делить с тобой дом и ребенка. Мы уедем как можно дальше от тебя.

— Нет! — закричал Доминик. — Ты не можешь забрать моего ребенка.

— Могу и заберу.

Доминик почувствовал, как вокруг него сгущается красный туман. Впервые за много лет он был не в состоянии его контролировать — а на глазах у Одри такого с ним вообще никогда не случалось. Он сграбастал ее за плечи и встряхнул, заставляя одуматься. Прорычал:

— Ты не сделаешь то же, что все остальные. Никто больше не посмеет покинуть меня.

Затем схватил ее одной рукой за подбородок и сжал ее щеки так крепко, что они сошлись у нее во рту. В этот момент он любил ее так сильно, что предпочел бы убить, нежели позволить жить вдали от него. Но когда увидел в ее глазах тот же страх, который видел в глазах Кэлли, когда встречался с ней в коридорах общежития, то отпустил Одри.

Она сдержала свое обещание и закричала, умолкнув лишь тогда, когда Доминик с силой толкнул ее к стене. Она упала на пол, неловко, с хрустом подвернув под себя запястье. Только тогда он осознал, как далеко зашел.

Остаток ночи он отказывался позволить ей поехать в травмпункт, чтобы врачи могли осмотреть ее запястье, — боялся, что если она выйдет из дома, то не вернется. Все это время пытался убедить ее, что он не в ответе за смертельно опасное состояние Батиста. К рассвету Одри все-таки сдалась и сослалась на то, что у нее из-за беременности шалят гормоны, потому она ведет себя так неразумно. В итоге, убежденный, что они достигли понимания, Доминик предложил сходить в аптеку и купить болеутоляющее. Но когда он вернулся всего пятнадцать минут спустя, Одри исчезла. Единственной вещью, оставшейся от нее, было платье, которое он купил ей на день рождения, — оно так и висело в ее части почти пустого гардероба. А на комоде лежало подаренное им серебряное кольцо.

В последующие дни и недели Доминик неустанно звонил на мобильник Одри, все сильнее беспокоясь о том, куда могла отправиться она с их нерожденным ребенком. Он оставлял десятки голосовых и текстовых сообщений; иногда, в минуты грусти и одиночества, умолял ее вернуться, в других случаях, теряя контроль над своей яростью, угрожал ей. Он даже не знал, читала ли она эти сообщения, слушала ли их.

Доминик спросил Памелу, соседку снизу, не видела ли она отъезд Одри, и хотя та сказала, что не видела, его это не убедило. Он перевернул всю квартиру вверх дном в поисках каких-либо следов, пока на пороге не появились полицейские, которых вызвал кто-то из соседей, заподозривших ограбление.

Когда Доминик обратился в детсад, где работала Одри, ему сообщили, что она ушла на больничный на неопределенный срок. Потом он приехал в парижский дом ее родителей, но ему сказали, что Одри здесь нет, и, если он когда-либо снова посмеет сюда явиться, его вышвырнут прочь. Их явно предупредили о том, что между ним и их дочерью случилось что-то серьезное, но не сказали о том, что он сделал с Батистом, иначе в дело уже вмешалась бы полиция.