На этот путь ему понадобилось полтора часа, но в конце концов Доминик добрался до захваченного гаража; он был совершенно измотан, на бетонный пол с его лба капал пот. Согнувшись вдвое, он уперся ладонями в колени. Глотка горела от кислоты, поднявшейся из желудка, и Доминик сплюнул на пол, а потом зашелся лающим кашлем. Раздевшись донага, чтобы остыть, он понадеялся, что сердце вскоре прекратит попытки пробить дыру в его грудной клетке. Со времен учебы в университете он не бегал на такие расстояния — так быстро и так долго.

Выровняв дыхание, Доминик дернул за шнур, чтобы включить люминесцентную лампу-трубку. Он никогда прежде не ощущал такой жажды, но единственным вариантом была дистиллированная вода в старой бутылке — он держал ее здесь для автомобильного аккумулятора. Вкус у нее был затхлый, но она, по крайней мере, освежила его.

Вернулась дергающая боль в плечевом суставе. Яростная атака Бекки застала его врасплох, а болеутоляющие средства закончились. Это был уже второй вывих за последние несколько дней — и дважды сустав пришлось вправлять на место. Ошибкой было не ввести Бекке седативный препарат, как Доминик сделал с остальными. Он хотел, чтобы она оставалась в полном сознании и смогла оценить все, что он собирается с ней сделать. Но в своем плане он не учел ее инстинкт к выживанию.

Забравшись в машину, Доминик опустил солнечный козырек и со всех сторон осмотрел свой сломанный нос в горизонтальном зеркале. Ему тяжело было дышать через нос, и у него не было времени вправить его в доме Бекки. Взявшись двумя пальцами по обе стороны от ноздрей, Доминик досчитал до трех и резко дернул, чтобы вправить хрящ. Боль пронзила середину лица и вонзилась в голову, словно тысяча острых сосулек одновременно. Ожидая, пока она спадет, он смотрел в свои запавшие, лишенные души глаза, окруженные темными пятнами, и вспоминал то время, когда присутствие Одри зажигало в этих глазах свет. Казалось, это было давным-давно…

Перед глазами встал ее образ — такой, какой она была во Франции, во второе лето, когда они снова отправились в отпуск с ее семьей в арендованное шато в долине Луары, где проводили дни либо в блаженном ничегонеделании у бассейна, либо были заняты по горло тем, чтобы развлекать ее племянниц и племянника. Но ни он, ни Одри не были против этого. Доминик был очарован тем, как ее семья поддерживает такую прочную связь друг с другом. Иногда он чувствовал себя органичной частью их мира, в других случаях казался себе притворщиком, актером, который только и ждет, когда кто-нибудь выдернет коврик у него из-под ног и отберет все это. И спустя несколько дней этот «кто-нибудь» появился.

Сестра Одри, Кристина, находившаяся на четвертом месяце беременности, приехала вместе с детьми на следующий день после Одри и Доминика. Но ее муж Батист был в Лос-Анджелесе по делам и прибыл в шато лишь пять дней спустя. С его приездом семейная жизнь провернулась на оси. По крайней мере, так чувствовал Доминик.

Он едва мог выносить Батиста. Доминику казалось, будто тот превосходит его во всем — от лощеной внешности до образования, от происхождения до успешной карьеры. Батист наслаждался своим статусом альфа-самца, в то время как Доминик стоял намного ниже на социальной лестнице. И ненавидел Батиста за это.

С того момента как такси высадило его у дверей шато, Батист, не тратя времени, сделал свое присутствие явным для всех. Игнорируя свою жену и детей, он уделял свое внимание только Одри. Доминик уже не в первый раз замечал за ним такое неподобающее поведение. Будь то пасхальные каникулы, дни рождения, празднование Рождества или ежегодные летние отпуска, проводимые совместно, Батист часто обращался к Одри с непристойными репликами, постоянно задерживал на ней сальный взгляд, а иногда вроде как случайно касался ее рукой.

Он наливал вино в бокал Одри раньше, чем всем остальным, он звал ее покурить, когда она была пьяна, фотографировал ее чаще, чем своих отпрысков. Однако все, кроме Доминика, словно не замечали непристойного флирта со стороны Батиста. Одри тоже либо не видела этого, либо ее это не волновало. И это делало Доминика все более напряженным — словно сжимало пружину у него внутри.

После того как Доминик три дня стоял в стороне и ничего не делал, дабы остановить развратного зятя Одри, он не выдержал и рассказал ей о том, какие чувства вызывает у него подобное поведение. В ответ Одри лишь рассмеялась над его обвинениями и снисходительно потрепала его по плечу.

— Ты ведешь себя нелепо, — сказала она, раздеваясь и забираясь в постель. — Он просто любит пофлиртовать.

— Вся твоя семья бегло говорит по-английски, но он настаивает на том, чтобы в моем присутствии беседовать по-французски, потому что знает, что я с трудом его понимаю.

— Его английский не настолько хорош, как наш.

— Он — международный финансист. Ты слышала, как он говорит по телефону? Похоже, вне семьи английский язык не доставляет ему сложностей.

— Ты говоришь, как ребенок.

— Сегодня вечером, когда ты выходила покурить, он положил ладонь тебе на поясницу, и ты это позволила!

— Ты шпионишь за мной?

— А когда ты смеешься над его кошмарными шутками, ты активно поощряешь его вести себя так.

Одри резко села в постели.

— Прекрати, Доминик, — сердито произнесла она. — Ты действительно думаешь, что я стану изменять тебе с мужем моей беременной сестры? Я знаю Батиста с четырнадцати лет, и мы — одна семья. В прошлый раз ты обвинил владельца детского сада в том, что он якобы уделял мне неподобающе много внимания на праздновании Рождества. Потом был грузчик, который заносил в нашу квартиру мебель. Мне неважно, считают ли мужчины меня привлекательной, потому что мне они неинтересны. Тебя мне вполне достаточно.