– А что насчет нее?

– Навязать любовь непросто, – томно вздохнула Сова. – Это долгая работа. Для тебя я бы сделала и ее, но, к счастью, не пришлось. Достаточно было заставить Севастьяну заметить тебя, один раз взглянуть иначе, и дальше пожар разгорелся сам.

Омарейл несмело сделала шаг, решив все же продолжить свой путь, как до нее донеслись слова Совы:

– Я все сделала правильно, дорогой. И сейчас ты можешь отсылать меня в Успад, я ни секунды не жалею.

Наконец принцесса сжала кулаки и решительно пошла вперед. Сын и мать не заметили ее, продолжив разговор. Омарейл же наконец избавилась от преследовавшего в последнее время чувства вины. Ей вновь показалось, что Сова сумела выйти сухой из воды и наказание ее было слишком легким. Однако принцесса надеялась, что, оказавшись в одиночестве, госпожа Дольвейн все же пересмотрит свои взгляды. Возможно, оторванная от семьи, она хотя бы приблизительно поймет, как жилось принцессе все эти годы.

Тяжелые серые тучи нависли над Успадом, будто кто-то размазал по белому листу черную акварель. Но привыкший к капризам погоды Вереск, несмотря на мрачное небо, ощущал легкость. Он улыбался, глядя на новую фотографию принцессы Омарейл в свежей газете. Та впервые выехала в город, ее запечатлели в момент, когда она приветливо махала работникам швейной фабрики. Без яркого макияжа, в сдержанном наряде и с простой прической, принцесса выглядела совсем не как на торжественном снимке с Явления.

В правой руке молодой человек сжимал подарок, который недавно привез ему дядя из столицы, – небольшой букет из засушенного вереска был перевязан шелковой лентой с вышивкой в виде солнца – символа королевской семьи – и двух букв, «О» и «Д». Именная лента принцессы Омарейл.

Юноша неверяще покачал головой, продолжая вглядываться в столь знакомое лицо на снимке. На душе его было хорошо.

А чуть севернее, на Замковой улице, в тени пожелтевших деревьев утопал Рябиновый коттедж. В последние дни в нем стало холодно и влажно, и слуги начали топить огромную печь, согревающую сразу четыре комнаты.

Совалия Дольвейн сидела у окна и скучающе примеряла новый браслет, когда испытала знакомое ощущение: будто кто-то коснулся ее души. Внутри нее все задрожало от гнева и обиды.

– Ты победил, Эддарион, – зло выплюнула она, зная, что мужчина не мог слышать ее, но мог почувствовать эмоции. – Доволен?

Желудок Совалии нервно сжался: она давно знала, что придется признать свое поражение, но делать этого все равно не хотела. Не хотела и чтобы Эддарион ощутил ее истинные чувства: горечь и страх одиночества. Она могла демонстрировать силу и независимость перед другими, но скрывать эмоции от Мраморного человека не умела, отчего казалась себе слишком уязвимой.

Она представляла его полное злорадного превосходства лицо, когда вдруг он позволил себе – впервые за все эти годы – передать ей свои чувства. Забота и сострадание полоснули душу Совы. Она не сдержалась и с надрывом простонала, надеясь, что слуги не услышали или не поняли.

Это было похоже на мысленные объятия, и лед треснул. Совалии показалось, что сердце ее закровоточило и она вскоре умрет. Отстегнув от груди брошь в виде жука-скарабея, она нажала на одну из лапок. Крылья с щелчком распахнулись, внутри обнаружились три маленьких черных локона. Она с любовью отложила в сторону первый, перевязанный коричневой лентой, второй, с изумрудной, и взяла в руки третий, перехваченный синим атласом. Мягкие младенческие волосы приятно щекотали чуть дрожащие пальцы.

В этот момент Совалия Дольвейн впервые за многие годы расплакалась.