Что-то в этой открытой двери кажется мне гораздо более угрожающим, чем транспарант, натянутый на поваленное дерево.
– Нам ничего не нужно, – заявляю я. – Нет смысла.
– Торговый автомат открыт, – говорит паренек. – Пойду проверю.
Он побежал к мотелю. Я чуть было не позвала его обратно.
Поднеся линзу к глазу, я смотрю, как паренек подбегает к автомату. Как он и сказал, его передняя часть приоткрыта. Он открывает ее до конца – от скрежета металла меня корежит – и запускает руку внутрь. Берет какие-то бутылки, но я не могу разглядеть, с чем именно. Покончив с этим, он крадется к открытой двери. Я задерживаю дыхание: он заходит внутрь. Я ожидаю воплей, я ожидаю выстрелов, я ожидаю тишины. Я ожидаю что угодно – и ничего в особенности. Возможно, именно здесь мы с пареньком расстанемся, потому что я в любом случае не собираюсь заходить туда за ним.
Паренек выходит обратно. Он бежит ко мне, оставив дверь открытой.
– Я взял воды, – объявляет он. – И немного «Фанты».
– Великолепно, – говорю я бесстрастно, убирая линзу в карман. – Пошли.
– Не хочешь узнать, что было в той комнате? – спрашивает паренек.
– Нет.
– Ну, скажем так…
– Нет! – отрезаю я.
Мне совершенно не обязательно слушать, что было в той комнате. Я и так знаю. Опять бутафория, опять игры. Награда, если я смогу задержать дыхание достаточно надолго, чтобы добраться до сейфа, портфеля или сумки. Но голубого тут нет. Это испытание необязательное – и я не желаю его проходить.
В течение следующих нескольких часов мы минуем несколько домов и видим еще нескольких оленей. Когда мы останавливаемся, чтобы обустроить лагерь, я замечаю, что паренек ведет себя беспокойно. Он все время бросает на меня взгляды, и тут же отводит глаза. Ему явно хочется что-то сказать. На середине постройки шалаша я не выдерживаю.
– Ну что еще? – вопрошаю я.
– Тот кусок стекла у тебя в кармане, – говорит он, – через который ты то и дело смотришь.
– Я ношу очки, – объясняю я ему. – Они сломались еще до нашей встречи, и у меня осталось только это стекло.
– О! – отзывается паренек. – Я не знал.
Я думаю: «Потому что я тебе не говорила».
Мы заканчиваем строить укрытия, а потом сидим между ними и разъедаем пакет со студенческой смесью. Паренек дует теплую апельсиновую газировку. Я неспешно пью воду. Когда солнце садится, чувствую тяжесть и беспокойство. Я не разжигаю костер, и паренек не просит меня это сделать. Я не перестаю думать про тот мотель – про то, что было за открытой дверью. Если это именно то, о чем я думаю, тогда почему паренек так спокоен? Почему он больше не выражает тревоги насчет объявления, насчет запрета на проход? Спрашивать я не хочу.