– Да, если не получите от меня никаких известий через пятнадцать минут, можете спуститься. Но не раньше. Все понятно?

Голос, восставший из мертвых.

– Нет, она все еще в отключке, так что действуйте по плану.

Голос, который должен был навсегда замолчать.

– Мне плевать, что он сказал или не сказал. Здесь я главный, и прямо сейчас я решаю, что заниматься ею буду я. Своими методами. О’кей?

Она лежала на боку, с закованными за спиной руками, и чем-то холодным и твердым на шее. Резкий запах свидетельствовал о том, что она находилась рядом с тем отверстием в полу. О том, чтобы попытаться выбраться оттуда, не могло быть и речи. Малейшим движением она рисковала привлечь его внимание.

– Это ваши проблемы. Вы должны с этим разобраться. Мне нужно пятнадцать минут наедине с ней здесь.

Она попыталась открыть глаза, но не знала, удалось ли. Она ничего не видела. Только серые размытые поля. Как будто она смотрела прямо в собственный мозг.

– Слушай сюда.

Но боль, она была там. Где-то. Как далекий шторм. Но почему она не была острее, учитывая, как сильно он ее ударил? Неужели она потеряла чувствительность? Вот поэтому? Может ли она вообще двигаться?

– Нет, теперь ты меня послушай. Я никуда не уйду, пока не закончу дела здесь, а я не закончу, пока она не очнется и не сможет смотреть мне в глаза, когда я…

Голос прервался, сменившись шагами по бетонному полу.

– Ничего себе! – Голос был уже ближе. – Неужели спящая красавица наконец-то пробудилась от своего маленького красивого сна. – Гораздо ближе. Дуня повернула голову и почувствовала, как двигается холодная цепь у нее вокруг шеи. Почувствовала, как она спускается по ее спине и блокирует ей руки и ноги. Почувствовала его дыхание.

– На самом деле неважно, насколько сильно я тебя ненавижу, потому что каждый раз, когда я вижу тебя, я не могу не думать о том, как бы хорошо нам с тобой могло бы быть вместе, – продолжал он, и она услышала, как он встал и сделал шаг в сторону от нее.

Она моргнула, поняла, что смотрит, и снова моргнула. Серые поля стали более четкими в своих очертаниях, и вскоре она смогла разглядеть его не только как размытую фигуру. Потный лоб, сухие губы и улыбка. Эта знаменитая, исполненная собственного превосходства, улыбка. Он переполнялся радостью от того, что должно было произойти.

– Но это я уже заявлял, и нет ничего хуже, чем люди, которые повторяются. Так что я справлюсь. А вот тебе будет несладко.

– Ты себя убил, – сказала она, пока он вешал пиджак на ручку лебедки на стене позади.

– Да, это так, – он поднял противогаз, лежавший рядом с выстроившимися в ряд пластиковыми канистрами с плавиковой кислотой и проверил его, прежде чем повернуться к ней лицом. – Ты разве от себя не устаешь? Знаешь, то чувство, что просто едешь по одному и тому же тракторному следу и талдычишь одно и то же, как старый попугай-маразматик. – Он ждал реакции, но она молчала. – Нет, ну, о’кей. Но, по крайней мере, устать могу я, и я бы определенно устал, если бы был на твоем месте.

Здесь больше никого не было. Ни молодых женщин в цепях. Ни мужчин в грубой одежде. Только она и Слейзнер. И улыбка. Эта довольная гребаная улыбка, от которой у любого бы началась изжога.

– Ну, вот эту идею про умереть я давно обдумывал. Как хорошо было бы просто все обнулить и начать сначала, – он расстегнул запонки и закатал рукава рубашки. – Ну, знаешь, сбросить кожу и превратиться в нечто совсем другое. Всего сто лет назад я и так уже был бы мертв в любом случае и похоронен в моем возрасте. Неудивительно, что мы переживаем кризис. Некоторые пытаются решить это с помощью психотерапии. Другие разводятся, меняют профессию и уезжают в деревню, чтобы делать заготовки или запустить какой-нибудь грязный курс гребаной керамики. Я сам, очевидно, должен был умереть, чтобы воскреснуть. – Он рассмеялся и покачал головой. – И спасибо тебе и Яну Хеску за то, что все части пазла встали на свои места. Правда, немного раньше, чем планировалось. Но какое это имеет значение в общем и целом? А еще тот твой китайский дружок, конечно. Его, ради всех слонов, нам нельзя забывать.