И когда после встречи со Шпрингером стало известно, что у меня будет журнал, вся леволиберальная часть Запада выступила против. Ну когда в истории было такое, чтобы крупнейшие газеты от «Вашингтон пост» до «Монд» писали об эмигрантских проблемах?! А ведь Шпрннгером-то детей пугали. Шпрингером, Штраусом… И вдруг Штраус становится лучшим другом Советского Союза. А меня за этого Штрауса!.. Потом я стал врагом Штрауса, потому, что я заявил, что такой оппортунизм принять не могу. Как думаю, так и буду думать. На меня рассердились. Я встречался с Солженицыным, он тоже поначалу принял участие в журнале, дал, кстати, и название ему «Континент». Хотя предложения были разные.

Ведь я пригласил участвовать в журнале всех, от Синявского до Сахарова. Быть может, каждый надеялся повернуть направление журнала по-своему. Но моего характера не знали. Предлагали антирусскую направленность. Но я заявил, что журнал не будет ни антитатарский, ни антикиргизский, ни антисемитский, но он не будет и антирусским. Кто-то отказался сотрудничать. Ну что делать? Я никого не гнал. Солженицын, наоборот, считал, что в журнале слишком мало русской боли. Я ему возражал: Александр Исаевич, ну вы же сами сказали, что с самого начала надо думать о поляках. Если же я буду выставлять на первый план только русскую боль, они первые от нас уйдут: боль-то у нас общая. Солженицын парировал: в отличие от вас, от вашей эмиграции старая эмиграция с оружием в руках отходила, она в ОВИР не стучалась. Задним умом крепок человек: как-то позже Иосиф Бродский заметил на это — с оружием в руках не отступают, а наступают.

Я вообще хочу сказать, и это обдуманная мною концепция: для меня не национальность человека главное, а его человеческие качества. Если еврей сволочь, он не становится для меня более приемлемой фигурой. И если негодяй русский, то он для меня негодяй.

«Саша Соколов и его размышления, что Запад — не сахар. Сколько стоит подвал Бродского в Нью-Йорке? Советские и американские пикули. Олег Ефремов и демократия в театре. Гонорары Феллини и Майкла Джексона. В ножки — нашему читателю!»

— Я ничего не могу сказать плохого о Западе. Здесь мне дали приют, дали журнал, меня издают. В России я жил впроголодь, здесь я сыт. Могу рассуждать и дальше в таком же духе, но какая-то доля правды в высказываниях Саши Соколова есть. Я слышал, что он по московскому телевидению и в газетах резко говорил о Западе.

Станислав Рассадин, один из приятелей моей молодости, заявил со страниц печати: дескать, вот мы гордились, что мы — самая читающая страна в мире, и догордились: самая читающая Пикуля страна. Дорогой мой, ну зачем же так говорить, это недобросовестно. Западные пикули живут в тысячу раз лучше наших советских пикулей. Тиражи у них в десятки раз больше тиража американских пикулей, в десять — пятнадцать миллионов экземпляров. Артур Миллер не может поставить пьесу в Америке, считает — дорого. Лауреат Нобелевской премии Клод Симон у нас, в интервью для «Континента», сам говорит, что больше тридцати тысяч никогда не продавал, что живет на оставленное ему небольшое наследство. Величайший эссеист нашего времени Чоран продает 500 экземпляров, живет на иждивении своей жены, учительницы, ни Бродский, ни Милош не живут стихами, сам Бсллоу работает в поте лица. Вот эта квартира, в которой находитесь, стоит дороже Нобелевской премии, она стоит 600 тысяч долларов. Бродский получил 350 тысяч и на эти_ѵденьги до сих пор, кажется, выкупает тот подвал в Нью-Йорке, в котором живет. Хороший подвал, красивый, милый, только вот очень уж дорогой. Так вот, я спрашиваю: зачем же унижать своего собственного читателя, зачем плевать ему в лицо? Ему, обеспечивавшему огромные тиражи советских изданий! При Твардовском тираж «Нового мира» был 160 тысяч экземпляров, сейчас он два с половиной миллиона. Тираж у «Юности» три с половиной миллиона. В Америке десятитысячный тираж считается гигантским. Журнал «Эспри», где перепечатываются выдающиеся авторы Франции, имеет тираж две тысячи, да и те почти бесплатно рассовывают по почтовым ящикам. Никто здесь не читает толстых журналов. Надо признать, что демократия-то — это не отбор лучших из лучших, это отбор себе подобных. Крупный деятель на Западе появляется в экстремальных ситуациях: Черчилль, де Голль… А в нормальной ситуации избиратель отдает предпочтение себе подобному. У него в голове мыслишка: дескать, и я могу быть на этом месте. Поэтому стоило кончиться войне — и на первых же выборах прокатывается герой Англии Черчилль, а здесь прокатывают де Голля. Демократия хороша, но у нее в области культуры есть огромные издержки.

Попробовал демократию в театре Олег Ефремов. Что из этого получилось? В театре, как правило, большинство актеров средних способностей, и они не выберут талантливого человека. Они всегда отдадут предпочтение среднему, у которого есть свои слабости, на него можно влиять, о котором можно сказать: «И ты такой же». Повторяю, все недостатки демократии аукаются в культуре. Но, дорогой Саша Соколов, надо выбирать. Я ловлю тебя на слове, оставайся в Москве. Это будет замечательно.

Ничего не хочу сказать плохого о Соколове, но есть люди, которым, как в том анекдоте, хорошо в дороге. Это приятно, когда аплодируют, когда приглашают на телевидение, но многие ли американские-то писатели появляются на экранах? Единицы, уверяю вас! Зрителям мнение писателя неинтересно.

Сравните гонорары, предположим, Федерико Феллини, и постановщиков какого-нибудь боевика. Да просто нищий, этот великий Феллини. Самый большой его гонорар равен пятистам тысячам долларов. За свой гениальный фильм Тарковский, это было на моих глазах, мы дружили, получил сто тысяч долларов, то есть зарплату американского чиновника средней руки. Рассчитайте эти 100 тысяч на несколько лет, и гениальный художник, словно безработный американец. Только концертная деятельность приносит доходы. Недавно мы смеялись: Ростропович считается богатым человеком, получает 30–40 тысяч за концерт — большие деньги. Но какой-то там дрыгающий ногами, плохо поющий Джексон получает пять миллионов за концерт. Что касается поэзии, то книги стихов раскупаются здесь плохо, а литературоведческие изыскания вообще никому не нужны. Так что, дорогие наши критики, кланяйтесь в ножки вашим читателям, а не позорьте их.

Что поделаешь, во все времена пикули жили лучше. Когда Сервантес сидел в долговой тюрьме, испанские пикули процветали, когда Бальзак от кредиторов бегал, французские пикули процветали. Это издержки культуры, без пикулей тоже нельзя, это, как говорится, ее бульон.

«Кто встреча.! наши войска в сороковом? Из ямы надо выбираться вместе. Плохой писатель Анатолий Иванов».

…А то одни сваливают на евреев, другие сваливают на русских, третьи…

— Раз ты виноват, неси свою долю вины, своего соучастия. Когда. латыши совершенно справедливо спрашивают русских, а что вы здесь у нас забыли, то русские вправе спросить у латышей, а что вы забыли в 1918 году в городе Москве? Да, действительно, оккупация Прибалтики была незаконной, насильственной, но есть же кинохроника, кто встречает наши войска — латыши, эстонцы, литовцы. Я не говорю, что встречал весь народ, но часть-то народа была на улицах и площадях? Так пусть хотя бы часть и возьмет на себя долю своей вины. Только так мы можем к чему-то прийти. Можно вывесить любой флаг, много говорить о независимости, но, к сожалению, все мы в одной лодке. Я говорю не только о Прибалтике, о всем социалистическом лагере. Это сложившаяся структура, из которой невозможно добиться свободы или независимости в одном взятом бараке лагеря. Свобода — она, как говорится, на вахте. Из ямы нужно выбираться вместе. И я уверен, прибалты скоро убедятся, что никакое провозглашение формальной независимости не выведет их из тупика экономического. Не выведет, это абсолютные иллюзии. Как бы мы ни относились друг к другу, мы можем выбраться только вместе. Как бы ни относились азербайджанцы к армянам, но путь к решению проблемы лежит только в переговорах между ними. А Россия не может до бесконечности исполнять роль жандарма и собирать на свою голову весь позор. Если завтра наступит независимость Армении и Азербайджана, вот вам готовая ливанская ситуация, из которой не будет выхода. И армяне, и азербайджанцы должны это понять. Во всяком случае, это должны понять их мыслящие люди, культурная элита, политические деятели. Выход один — переговоры.

И в литературе так же. Надо искать пути примирения между собой талантливых людей. Потому что на этом разоре, распрях греют руки и с той и с другой стороны люди бездарные. Вот он поставил на себе знак: я либерал — и на этом набирает политические очки, политический аморальный капитал. А другие — с другой стороны то же самое. Мне не важно, что исповедует, предположим, Анатолий Иванов, простите, он для меня прежде всего плохой писатель, и журнал «Молодая гвардия» у него никудышный, но я готов с ним разговаривать и садиться за один стол. И мне кажется, по этому компромиссному признаку и следует сейчас определять качество того или иного движения, той или иной позиции. Еще раз: только на путях общественного, общенационального, литературного примирения может что-то получиться. Иначе я лично вижу очень трагическую перспективу.

Литературный процесс не оставляет у меня особых надежд, потому что все уходит в разговоры, в полемику и драки между собой, стенка на стенку. Но сколько-нибудь заметных результатов от всего этого я не вижу. Все, что напечатано от Искандера и Битова до Домбровского и Шаламова, — все это вынуто из столов, все старое. А из нового два-три имени: я бы назвал Кима, Каледина, Паламарчука, у них, по-моему, талантливая проза. Но нет процесса, есть отдельные имена. Я не вижу достижений, равных явлениям, предположим, Солженицына или Бродского. Мне скажут: болезнь роста, количество в конечном счете превратится в качество. Может быть! Но пока я вижу разрушительный, энтропический процесс. В кино дали полную свободу, но, кроме «Маленькой Веры» или «Интердевочки», мы ничего не видим. Я, кстати, не против такого рода фильмов, они полезны и нужны. Но это же не явления порядка фильмов Тарковского. В театре — то же самое. Совершенно умолкли разговоры о театре Ефремова, будто бы его и нет. А Ефремов был флагманом нашего театрального искусства. Пьеса Шатрова уже никому не нужна, потому что это был политический ликбез, ныне пройденный нашими читателями. Вот что тревожно. Казалось бы, все можно. Но достойного пока нет.

«Возвращение Солженицына поднимает планку… Надо ли ставить памятник Тухачевскому?»

— Я вам должен сказать прежде всего, что к Солженицыну у меня неоднозначное отношение. Но не будем об этом, слишком долгий разговор. При этом я считаю, что его произведения зададут уровень, поднимут планку. Одно у него лучше, другое хуже. Но уровень разговора он задаст очень высокий. И не надо взвешивать, кто лучше: Киров, Пятаков, Орджоникидзе, Бухарин? Это не разговор для литературы. Я с высоким уважением отношусь к Владимиру Корнилову, но когда он пишет стихи о Томском, видно, что он плохо знает его биографию. Да, этот человек застрелился, но он достаточно сделал зла своей стране и своему народу. Все эти имена суть сталинские кадры. И не то чтобы они Сталина не любили, это он их невзлюбил. И писать об этом стихи? Можно ошибиться в статье, но стихотворение — явление литературы, и делать факты политической жизни явлениями литературы — не поэзия. Когда мой друг Юрий Левитанский, которого я высоко ценю и из-за которого у меня получилась баталия с «Огоньком», стыдит наш народ, что он не поставил памятника Тухачевскому, я с этим не могу согласиться. Ну пусть ему будет земля пухом, никто ему не судья. Но памятник, за что мы ему будем ставить?! Хорошо: кронштадтский мятеж, противник. Он военный, у него приказ, но пленные матросы — противник? Их расстреляли. Восстание в Тамбове, противник — у него приказ. Ну а восьмилетние заложники — это противники для офицера? А его начальник штаба Снесарев, которого он утопил на процессе 1930 года, как это назвать? Я мог бы продолжить. Так за что же памятник ему ставить и почему надо стыдить в связи с этим целый народ?

«Не унижусь до полемики с «Памятью». Под книгами Пайпса и Янова подписался бы сам… Розенберг».