— Это, скорее всего, самоубийство, — сказала Инга, точь-в-точь как ей самой до этого говорил участковый.
Валерия еще что-то кричала, куда-то звонила, объясняла и оправдывалась, и в конце концов сказала, что нужно быть идиоткой, чтобы рассказывать ментам все, что знаешь.
Тогда Инга вышла на улицу, чтобы вдохнуть морозного осеннего воздуха, и вдруг так ясно представила, что еще несколько часов назад он также вдыхал его и также ежился от резкого ветра, и, наверное, ощущал сквозь тонкие подошвы своих поношенных ботинок стылость ноябрьской земли.
***
На следующее утро Инга встала сама не своя. Она полила цветы, а цветы у нее были замечательные: колоссальных размеров комнатная роза, которая занимала половину зала, лилия с широченными листьями, что стояла в огромном вазоне на кухне, небольшая пальма Монстера, мясистое денежное дерево, предвещающее по легенде солидные денежные поступления, декоративный виноград, вьющийся по стене, и еще много-много всякой мелочи, о которой не стоит даже упоминать. Рука у Инги была такова, что от ее прикосновения зацветал любой самый безнадежный цветок, а какая-нибудь полузасохшая щепочка укоренялась и вдруг пускалась в такой рост, что оставалось только удивляться. Она поливала свои растения ежедневно, зная для каждого цветка строго ему предназначенную порцию влаги, но в это утро забылась и полила два раза. А опомнилась уже, когда из поддонов стала переливаться через край вода. В этот же самый момент второй раз за утро она почувствовала запах горелого кофе. Расстроившись донельзя, она отставила лейку и пошла снимать турку с плиты, отмечая по пути, что подкурила одновременно две сигареты, но обе так и бросила тлеть.
Она долго думала, какие же колготки надеть: вот эти, в сеточку, или с тонкими вертикальными змейками? Она примерила обе пары, но решила, что черные колготки для встречи с оперуполномоченным — это уж, пожалуй, чересчур. Инга порылась в своем шифоньере, но ничего приличествующего для такого визита не нашла — ну не было у нее обыкновенных повседневных колготок телесного цвета! Были одни, цвета топленого молока, но и те с люрексовой нитью.
— Лера, — сказала она, заходя в спальню к дочери, — дай мне свои бесцветные колготки.
Дочь молча кивнула на "пенал" в углу.
— Когда ты уже наведешь здесь порядок, — ворчала Инга потихоньку, так, чтобы Валерия, упаси бог, не подумала, что она делает ей выговор.
Но дочь и не думала реагировать, увлеченная каким-то электронным чтивом.
Инга достала пакет со всякими галантерейными мелочами и начала раскладывать их на кровати: дюжину трусов в виде одной полосочки, лифчики, ни разу не надетые, безразмерные носки, какие-то ленточки, шнурочки, носовые платки, яркий шелковый платок, который Валерия повязывала обычно на бедра, — все это было смято и свалено как попало в одну кучу. Но колготок здесь не было.
— Где же колготки? — спросила Инга.
— А, забыла. Я их повыкидывала, — ответила Валерия, не отрываясь от экрана.
— Зачем?
— Они были все в стрелках.
— Лера! Сначала надо купить новые, а потом уже выкидывать старые.
— Старье надо выкидывать независимо от того, есть ли у тебя новые.
— С твоими принципами без штанов останешься.
— Штаны у меня как раз есть. А колготки я все равно носить больше не собираюсь — одна маета.
— Что ты говоришь? — легонько съязвила Инга. — А под туфли ты что наденешь?