Нет, это был не сон, — в пачке действительно оставалась последняя сигарета. Вздохнув, Инга поставила турку на плиту и занялась макияжем.

Чтобы кофе не сбежал, она включила конфорку на самый маленький огонь. Инга не могла выйти из дома ненакрашенной, даже если пройти нужно было всего пару десятков метров — до магазина на углу и обратно. Она достала косметичку, выложила на стол все ее содержимое, поставила перед собой большое овальное зеркало на подставке и начала краситься. Зеркало было двустороннее, и, страдая недостатком зрения, она пользовалась его второй, увеличительной стороной.

Сначала контур. Инга никогда не покупала жидкую подводку, а наводила контур остро заточенной спичкой, как привыкла с молодости. Для этого нужно было размочить водой стержень от самого дешевого косметического карандаша, окунуть в него спичку, слегка провернуть, чтобы она напиталась цветом, и только после этого начинать красить.

Мелкими прерывистыми движениями, чтобы не растягивать веко, она скрупулезно повторяла малейшую неровность кожи; она вела линию так тонко и точно, что ее руке позавидовал бы ювелир. Это была филигранная работа. Но существовала еще одна причина, по которой Инга предпочитала заточенную спичку, а не магазинную подводку: в детстве она переболела конъюнктивитом и от этого часть ресниц у нее высыпалась, так что пустые места на веках приходилось теперь искусно затушевывать. И в этом деле она добилась настоящего мастерства. От природы взгляд Инги был немного угрюмым, но теперь ее глаза смотрели выразительно и томно. На контур она потратила примерно двадцать минут, десять — на один глаз и десять — на второй.

Далее следовали тени. Раньше ее любимыми были синевато-серые, но пару лет назад она открыла для себя темно-оливковые с перламутровым отливом, и этот неброский оттенок так полюбился ей, что стал "ее" цветом. От перламутра веки делались слегка выпуклые, и некрупные от природы глаза приобретали величину и объем.

У самых ресниц она наложила слой погуще и начала мягко растушевывать его вверх, так что закрытое веко приобрело вид легкого перламутрового облачка. Затем чуть-чуть затенила внешний угол глаза, чтобы сделать его зрительно длинней и глубже. Как бы ни гнала ее жажда в магазин, движения Инги были медленными и точными, — это был ритуал, в котором небрежность и спешка приравнивались к преступлению. Тени забрали еще минут пятнадцать. Она закончила с ними как раз в тот момент, когда услышала запах горелого кофе. С досадой на себя Инга поднялась из-за стола, отставила с плиты сбежавший кофе и брезгливо оглядела испачканную конфорку.

Она снова почувствовала, как сильно хочет курить. Как в том сне, что приснился ей сегодня, она открыла пачку, полюбовалась на единственную оставшуюся в ней сигарету… и закрыла ее.

Инга выглянула в окно: жуткий промозглый ноябрь стоял перед ней во всей красе. В половине девятого небо было такое хмурое и низкое, что казалось, рассвет так и не наступил. Кое-где срывался первый колючий снежок и, кружась, носился по ветру. Ветки деревьев качались так сильно, что она с опаской покосилась на провода. В прошлую зиму по милости ветра весь квартал два дня просидел без электричества. Весной дерево перед домом изрядно опилили, но за лето ветки разрослось еще гуще и пышней и теперь угрожающе нацеливались в ее окна.

Инга посмотрела вдаль: на самой окраине двора, там, где разбитый асфальт переходит в каменистую грунтовку, вырисовалась черная вертикальная черта. Эта черта была живая. Она шевелилась и, кажется, натужно двигалась против ветра. Прищурив близорукие глаза, Инга увидела, что это вовсе не черта, а человеческая фигура в пиджаке — черном и застегнутом на все пуговицы. Спустя еще несколько мгновений в этой напряженной фигуре она узнала соседа снизу, бредущего навстречу ветру. Инга не поленилась и надела очки — парень был действительно в одном пиджаке! Она поежилась. Этот черный пиджак с воротником-стойкой он носил с августа, правда, тогда две верхние пуговицы были еще расстегнуты. Ей не с кем было поделиться своим возмущением, поэтому, проследив, как сосед зашел в подъезд, она только покачала головой.

Но нужно же было заканчивать макияж и идти, в конце концов, в магазин!

Осталось накрасить ресницы. Это было еще одно несчастье — ресницы у нее (те, что уцелели) были коротенькие, редкие и смотрели вниз. Загибая вверх кончики, Инга покрыла их тушью, потом дала подсохнуть первому слою и нанесла второй. После этого несколько раз провела по ресницам специальной капроновой щеточкой, разнимая слипшиеся кое-где волоски, мазнула на губы немного терракотовой помады, — не очень жирным слоем, чтобы они не выглядели намалеванными, — а в середину на нижнюю губу опять чуть-чуть перламутра; терракотовым же карандашом оттенила контур и… кажется все. Контур был такой же принципиальной вещью, как и подводка: он не должен быть слишком четким, чтобы не создавалось впечатление старческих губ, поэтому вопреки всем правилам макияжа она рисовала его поверх помады. На губы Инга не жаловалась — они были хорошо очерченные, в меру крупные и пухлые, не потерявшие с возрастом своей свежести.

Тоном и пудрой Инга не пользовалась. В пятьдесят пять лет оно бы, конечно, не помешало, но так уж она привыкла с юности, и привычек своих менять не собиралась.

Уже в прихожей она руками, а не расческой, взбила челку густого шоколадного цвета, подстриженную на французский манер, и накинула синтепоновую курточку. Набросив на голову капюшон, Инга еще раз полюбовалась на его лоснящийся темный мех, который так необыкновенно гармонировал с волосами и глазами, и, запахнувшись, довольная собой, шагнула за порог.