Дилан хмурится, потому что ему явно не нравится мой ответ. Он тоже не отрывает взгляда от зеркала, хорошо, что микрофоны выключены, и крики и проклятья Стефани не долетают сюда. Это по-прежнему неприятно. Может быть, даже больше, чем просто неприятно.

Я отшвыриваю эту мысль от себя, как пустую банку коки с пути. Она раздражает и кажется инфантильной.

Я на работе, да и с самоанализом у меня все очень хреново. Но в зеркало я все равно не смотрю. Через полчаса мне идти к Брайану, там будет примерно то же. Может, немного хуже, может немного лучше. Зависит от того, какой сегодня у него день: хреновый, как у Стеф, или терпимый, как у Джо.

— Она сегодня продержалась дольше, — кивок в сторону зеркала короткий и рваный, и Дилан наконец-то поворачивается ко мне. Я вижу блеск в темных глазах. — Мы можем…

— Рано делать какие-то выводы, — качаю головой. — Сначала надо все проверить, — я не сажусь, вообще не хочу здесь задерживаться. У меня есть полчаса до следующего пациента и два варианта: поесть или подняться в лабораторию. Я зашла, только чтобы забрать записи с камер, поэтому протягиваю руку к волку.

Он понимает без слов, стучит пальцем по экрану своего ноута. Я вижу, как растут проценты — восемьдесят два. То, что мы делаем, запрещено: совет в лице безопасников запрещает любое копирование материалов, тем более запрещает таскать их домой. Но я копирую и таскаю, и все об этом знают, но не говорят ни слова, потому что понимают: если закрутят мне гайки, я уйду, а если я уйду, проект загнется. Вот такая вот нехитрая математика, бро.

Я часто работаю дома. Видимо, это просто привычка, а может проявление синдрома отличницы. Нет, я им не страдаю, я с ним живу, как и процентов восемьдесят находящихся в этом здании, остальные двадцать — пациенты. Или лучше назвать их подопытными кроликами? Вопрос отношения и семантики. Хотя, пожалуй, второе ближе к сути.

— Я понимаю, и все же… — выдергивает из прострации Дилан.

— Только после того, как все изучу, — отрицательно качаю головой.

Волк хмыкает и переводит тему:

— Ты обедала?

Хочется закатить глаза, иногда его забота кажется… неуместной. Как сегодня, например. Но я сдерживаюсь.

— Нет.

— Тогда пошли, — он поднимается, выдергивает флэшку, протягивает мне. Черная, блестящая, она скрывается в кармане моего халата, и мы выходим из комнаты.

Я не хочу думать, что снова ничего не вышло, но мысли упорно лезут в голову. И в какой-то момент я привычно сдаюсь. Пытаюсь понять, где мы ошиблись. Вспомнить последние данные. Очень не хватает новых… подопытных кроликов. Ладно, видимо, хватит называть их пациентами. Врать себе — не мой стиль.

В кафетерии почти никого нет. Только парочка волков из соседних с нашей лабораторий, но стоит нам сесть за стол, как рядом падает Жерар Обьер. Ему под сотню, но выглядит лет на пятьдесят, как и все оборотни в этом возрасте, похож на немного сдувшегося и постаревшего Криса Эванса.

Глаза за стеклами очков пылают раздражением, раздражение в каждом жесте, во всей позе, даже халат, застегнутый под самое горло, почему-то странным образом говорит о его раздражении, хотя доктор всегда застегивает его на все пуговицы.

В руках Жерар сжимает чашку кофе и какую-то газету.

Мы — коллеги, кабинет Жерара напротив моего, только направления у нас разные. Обьер работает с мозгом, его интересуют психокинетики, а еще он голубой, как воды Пейто, почти ультрамариновый, но если не знать, то понять невозможно.

— Вы это читали?! — он швыряет газету на стол перед нами, и один ее конец тонет в моей миске с супом из брокколи. Жаль, сегодня мне хочется именно супа.