— Рома, это ты?

— Да, мам, — ответил он.

— Всё убрал?

— Да, мам.

— А мусор вынес из летней кухни? Там наверно уже доверху объедков навалили.

Мать вышла из комнаты заспанная, непричёсанная, в мятом халате, засаленном на животе и груди. Налила в кружку воды из чайника, села за стол, стала жадно пить. Роман стоял перед ней, ждал, что она ещё скажет. Всё равно она пошла бы за ним, если бы он не выслушал сейчас. Мать напилась, со стуком поставила кружку на стол, вытерла губы тыльной стороной ладони.

— Теперь ещё арбузы едят, паразиты. Но арбузные корки ты в мусор не кидай, выбери, потом в саду закопаешь, под персики — это для деревьев хорошо, — Роман кивнул, — пить всю ночь ходила, — продолжала мать, — от селёдки, наверно.

— Тебе же вредно, мам, ноги отекут.

— Вредно, не вредно! Жрать надо что-то. А цены опять полезли, на рынке сам был, видел. И каждое лето так — поднимут цены, а потом уже и не опускают. — Мать облокотилась о стол, горестно подпёрла рукой щёку. — Как жить будем?

— Но ведь заедут отдыхающие, — осторожно возразил Роман.

— Заехать — заедут, да, а соседи, по-твоему, ушами хлопать будут? Вот уже с утра у ворот стоят, зазывают. Любой курятник сдать готовы. Понастроили… У нас пять комнат свободно, а у Степана только две осталось, и то потому, что прошлогодних жильцов ждёт, они наверно вперёд заплатили. У него комнаты в драку разбирают, ещё и выпивку ему покупают. И как это он, алкаш чёртов, умеет отдыхающих приманить?

Мать привычно повторяла одни и те же вопросы, сдабривая их изрядной долей завистливого раздражения. Чувство зависти к соседу тоже было привычным, годами взращённым. Раздражение матери вызывал не только дядя Степан, а все, кто жил рядом. В каждом человеке она находила, а вернее, выискивала недостатки, и только о них и говорила, причём на язык была так несдержанна, что никто из соседей с семьёй Романа не дружил, не было даже приятельских отношений, и случись что-то — не у кого было в соседних дворах попросить помощи.

Роман замечал перемены в матери и каждый раз удивлялся: отчего с их переезда на юг она стала такой скупой, завистливой, злоязычной, всё больше ожесточалась и всё меньше следила за собой? За несколько лет она превратилась в старуху, сварливую, неопрятную, а ведь по возрасту была совсем ещё не стара. Самое главное, что совершенно изменились их с Романом отношения. Пусть особенной нежности между сыном и матерью никогда не было, но Роман всегда мог рассказать матери всё что угодно, а теперь они как будто на разных языках говорили.

— У Степана Ивановича условия лучше, — в который раз попытался убедить мать Роман, — туалет нормальный с унитазом, водопровод, вода чистая, а у нас вода из затхлого бака, а туалет — стульчак над ямой. Кто захочет снимать такое, когда у соседей лучше за те же деньги?

— А ты много понимать стал, «затхлый бак»! — возмутилась мать. — Новый бак видел в Приморске в строительных товарах сколько стоит? Бешеных денег стоит! Откуда у нас? Вот построимся в горах, будет там и душ, и сральники евростандарт, а здесь и так хорошо, на яму сходят. И цена у нас ниже. Твой Степан Иванович по девяносто гривень с человека в сутки дерёт, в сезон и по сто десять, а мы по сорок, в сезон по пятьдесят, куда же меньше?

— И всё равно не идут, — упрямо мотнул головой Роман, — в комнатах сыро, мебель старая, кухня грязная.

— А ты бы убирал получше, так и не была бы грязная, — мать начала сердиться, как всегда всё своё недовольство курортным бизнесом она вымещала на Романе. — Горбатишься целый век на вас! А благодарности нет, что твой отец, что ты. Ну, он никчёмный рохля, а ты-то? Молодой ещё. И ведь я всё для тебя, ты же у меня один! Все тебе останется, с собой я не заберу, а здоровья у меня, сам видишь, давно уже нет, всё вы с отцом выели! Неблагодарные вы свиньи.

Роман знал, что спорить с матерью теперь нельзя, спор перерастёт в скандал с криками и слезами, упрёками во всех смертных грехах и проклятиями. Он насупился и сказал только:

— Хорошо, мама, я буду лучше убирать.

Роман знал, что за утренними жалобами и упрёками матери последует требование ехать на станцию отлавливать отдыхающих, и не дожидаясь этого, сам сказал: