В приготовленных к приему княжеских теремах еще не просохли вымытые полы, дворские таскали по лестницам сундуки и справу, обустраивая быт, а я по давней привычке забрался на самую верхотуру, на башню под лемеховой крышей. Там, вдали, верстах в двух-трех по реке, над стенами Детинца сиял золотом шлем Святой Софии, а в другой стороне раскинулся заснеженный Ильмень, должный вот-вот взорваться ледоходом. Стоял, дышал, успокаивался — как оно все обернется…

В город попали на следующий день, показаться, да по обычаю помолиться в старейшем соборе. Ехали плотно, бок о бок, Вакула и Волк чуть позади, дале стена диминых воев — у них опыта побольше, чем у моих.

Проезжали кипящий торг, на котором временами взрывались споры — звать ли Шемяку? Оставить ли все как есть? Порой добро одетые мужики, не бояре и не старосты, вскидывались:

— Глянь, Шемяка! И Василий!

Большая часть скидывала шапки, часть нет.

Скрипели забившимся между плах снегом деревянные мостовые, высились каменные церкви, ставленные иждивением не князей и не бояр, а торговых людей или даже черных, собравших деньги всем концом. Вдоль улиц стояли сверху донизу покрытые узорной резьбой богатые дома такой высоты, что София лишь изредка проглядывала в просветах.

Архиепископ на молебне возгласил, как положено, за великих князей, но потом молча сунул руку для поцелуя и удалился, не дав благословения.

— Доиграется Евфимий, — тяжело заметил Дима.

— Да они все тут доиграются, — закипала во мне боевая злость.

Вернулись из Детинца на Торговую сторону и разделились: Дима отправился по купцам и своим контактам, а я — на Городище, куда вскоре потянулась очередь интересантов.

Первым приехал знакомится Овинов.

Вошел солидно — мужчина в теле, окладистая борода с проседью, взгляд жесткий. Разодет так, что не сразу поймешь, кто тут князь — я-то в своем обычном, без золота и шитья, а Григорий Евсеевич в соболиной шубе поверх скаратного бархата ферязи, с унизанными жемчугом наручами. Впрочем, как только увидел, что моя свита без шуб, свою тоже скинул на лавку, сел, сложив на столе руки в массивных золотых перстнях.

— Передрались все, от бояр до концанских, уличы которуют! — начал он после положенных приветствий, новгородским говорком, не различающим «ц» и «ч».

— В чем суть раздора?

— В цем… Одни бают, цто надо Двину и волости заволчьские вертать и для того князя искать. Другие цто с тобой мир нужен. Третьи власти или своего прибытку хотят, впроцем и остальные тож…

— В мутной воде рыбки наловить?

— Так, — усмехнулся боярин.

— А ты что же?

— А я мыслю, цто надо в единое государство совокупляться — Москва, Литва Шемякина, да Новгород, тогда преград нам не будет.

— И кто же против?