Аня подняла на нее пустые глаза и ничего не ответила.

Таня вышла. Анна накинула меховой жакет и вышла вслед за ней. Она видела, как Матвей взял Татьяну под руку, вывел за калитку, и скоро ночная мгла поглотила обоих.

В саду было темно, но в безоблачном черном небе желтела луна, высокие звезды рассыпались по небосводу. Дорожка между клумбами призрачно светилась. Аня обогнула дом и обнаружила в глубине сада качели. Сережа и Тёмка сидели на доске, тесно прижавшись друг к другу. Сережа слегка отталкивался ногой, и качели плавно раскачивались. У малыша личико было донельзя серьезное, в широко открытых глазах отражались звезды, он слушал Сережу; в особо напряженные моменты запрокидывал голову и смотрел на рассказчика…

Гости разошлись, Тёмку уложили спать, Сережа закрылся в своей комнате. Отец с дочерью могли теперь спокойно поговорить — Аню интересовал статус Зинаиды Степановны в семейном укладе Иртеньевых.

— А что, пап, смотрю, ты женским вниманием не обделен. Импозантный мужчина. Седина бобра не портит — вон как Зина тебя обхаживает, — завела Аня разговор в шутливом ключе.

— Не знаю, что тебе сказать, Анечка. Женщина хорошая, ко мне со всей душой, отличная хозяйка — только близко ее подпустить не могу, сама видишь — Сережа у нас дичок, посторонних женщин воспринимает враждебно. Обижать его никак нельзя; ты не смотри, что он резковат, на деле парнишка самоотверженный, чувств самых сильных и преданных, а муть в голове пройдет, надо только подождать. Так что сына менять на Зинаиду Степановну не стану, ни за какие блага.

— Пап, а ты не хочешь жить в Москве? У меня своя квартира на улице Усачева, неподалеку от Новодевичьего монастыря, та, что от маминой тети досталась. Не хоромы, но вполне удобная — столовая и две небольшие спальни. Мама после замужества переехала к супругу, квартира записана на меня, так что я — полноправная хозяйка. Подумай, может, тебе стоит перебраться поближе ко мне и Сереже?

Иртеньев вместо ответа привлек Аню к себе и поцеловал в густой пробор.

— Повезло мне, — сказал он. — Все дети людьми выросли. Хоть я тебя и не воспитывал, но гены все же мои, так что есть чем гордиться. У иных смотришь — вроде кругом благополучие, достаток, положение в обществе, а с детьми — беда: многие с пути сбиваются, другие родителей не вспоминают или только пользуются, обдирают, как липку. Сколько таких семей знаю. Выходит, я самый богатый оказался. Зачем мне Москва, доча? За заботу спасибо, только ты загодя планов не строй: жизнь еще не раз круто повернется, особенно у вас, молодых.

Ане на плече у отца расхотелось разговаривать. Покой снизошел ей в душу, так бы и укрылась на отцовской груди, чувствовала бы себя девочкой, защищенной от невзгод и треволнений. Она закинула руку ему на плечо и ткнулась губами в подбородок.

— Я в детстве часто тайком плакала, — поведала она. — Обижалась на судьбу за то, что расту без отца. Потом постепенно привыкла. Человек ко всему привыкает. Объясни только, почему ты Сережу на женщину променять не хочешь, а меня променял?

Эх, зря спросила! Разве время сейчас счеты сводить? Сама не лучше: с Игорем развелась, правда, Тёмку отца не лишала, теперь подобные отношения в порядке вещей — у Тёмки половина группы в детском садике из разведенных семей, а недостатка в отцовском внимании дети не чувствуют.

Семен Павлович, прихрамывая, двинулся было на кухню, с полпути вернулся, точно забыл, куда шел; он заметно побледнел и морщился, как от боли.

— Пап, прости, прости, не слушай меня, я по глупости сболтнула, — не на шутку испугалась Аня. В страхе она обхватила отца, но он стоял твердо и неподвижно. — Пап, я знаю, что ты не виноват. У меня, как у многих, паршивая потребность себя жалеть! Забудь, забудь раз и навсегда …пап, а пап!..ты меня слышишь?

— Вот ведь какая штука получается, Анечка, — медленно проговорил Семен Павлович, глядя перед собой невидящим взглядом, — в жизни человека, как в природе, все уравнивается: получил что-то — заплати, а за высочайшее счастье и платишь по максимуму. Хорошо, если цена известна с самого начала, знаешь на что идешь, но и тогда надеешься: бог даст — пронесет, именно с тобой да не случится. Только не пронесет, догонит обязательно — не сразу, так со временем.

— Пап, ты о чем сейчас говоришь, о любви или о небе? — тихо спросила Аня.

Вопрос вряд ли дошел до него; он был где-то далеко, в своем мире, там, где бушевали страсти, жили забытые ощущения; где-то в далеких горах трещали пулеметные очереди и падал на руки убитый друг, навсегда затухало вращение винта разбитой машины, а высоко, в предгрозовом небе летел в вечность маленький самолет.

Иртеньев повернулся и в глубоком раздумье вышел на крыльцо. Аня следовала за ним, беспомощно повторяя:

— Пап, куда же ты? Уже поздно. Вернись. Надо спать ложиться.

У калитки он все-таки остановился.