Руссо заявил, что "народы Европы образуют между собой невидимую нацию. . . . Фактическая система Европы обладает именно той степенью прочности, которая поддерживает ее в состоянии вечного возбуждения, не опрокидывая ее". И, согласно Ваттелю, самому влиятельному из авторов международного права восемнадцатого века:
Европа образует политическую систему, организм, в котором целое связано отношениями и различными интересами народов, населяющих эту часть света. Она не является, как в древности, запутанной кучей разрозненных частей, каждая из которых считала себя мало заинтересованной в судьбе других и редко рассматривала вещи, которые не имели к ней непосредственного отношения. Ограниченное внимание государей... превращает Европу в своего рода республику, члены которой, хотя и независимые, объединяются узами общих интересов для поддержания порядка и свободы. Отсюда возникла знаменитая схема политического равновесия или баланса сил, под которым понимается такое положение вещей, при котором ни одна держава не может абсолютно господствовать или предписывать законы другим.
Заявления писателей нашли отклик в декларациях государственных деятелей. С 1648 года до Французской революции 1789 года князья и их советники считали моральное и политическое единство Европы само собой разумеющимся и лишь вскользь упоминали о "европейской республике", "сообществе христианских князей" или "политической системе Европы". Но вызов наполеоновской империи заставил их четко обозначить моральные и интеллектуальные основы, на которых зиждилось прежнее равновесие сил. Священный союз и Европейский концерт, оба из которых будут рассмотрены позже, являются попытками придать институциональное направление этим моральным и интеллектуальным силам, которые были жизненной силой баланса сил.
Договор о Священном союзе от 26 сентября 1815 года обязывал подписавших его лиц - всех государей Европы, кроме трех, - действовать по отношению друг к другу и к своим подданным в соответствии с христианскими принципами. Однако другие договоры, которые пытались восстановить европейскую политическую систему и которые известны под названием Священный союз, были направлены против повторения революции где бы то ни было, особенно, конечно, во Франции. Поскольку Французская революция была великой динамической силой, разрушившей баланс сил, считалось, что любая революция будет нести в себе аналогичную угрозу. Таким образом, принцип легитимности и нерушимости границ 1815 года стал тем фундаментом, на котором по крайней мере Австрия, Пруссия и Россия пытались восстановить политическую структуру Европы.
Правительство, - писал британский министр иностранных дел граф Рассел британскому послу во Франции, - должно позволить себе заметить, что требование уступки территории соседа, выдвинутое таким могущественным государством, как Франция, чья прежняя и не очень отдаленная политика территориального расширения принесла Европе бесчисленные бедствия, не может не вызвать возмущения у каждого государства, заинтересованного в балансе сил и поддержании всеобщего мира".
Европейский концерт^ - дипломатия на конференциях между великими державами, которая должна была устранить все угрозы политической системе путем согласованных действий - стал инструментом, с помощью которого сначала принципы Священного союза, а затем, после его распада, кульминацией которого стали либеральные революции 1848 года, должны были быть реализованы общие интересы Европы. Европейский концерт функционировал много раз в течение столетия с момента его создания в 1814 году до начала Первой мировой войны в 1914 году. Концепция, лежащая в его основе, то есть политическое единство Европы, или, по словам Касдерига, "общая система Европы", упоминалась во многих официальных декларациях. Так, союзные державы заявили в конце 1813 года, что они "не сложат оружия... до тех пор, пока политический статус Европы не будет вновь подтвержден и пока незыблемые принципы не возьмут верх над тщетными притязаниями, чтобы обеспечить Европе настоящий мир". В декларации от 5 февраля 1814 г., которой обычно датируется заключение мира в Европе, представители Австрии, Великобритании, Пруссии и Франции заявили о том, что они "не могут сложить оружие, пока их права не будут вновь подтверждены".
Эти же государства, к которым присоединилась Франция, в протоколе № 19 Лондонской конференции 1831 года закрепили независимость Бельгии и, в интересах баланса сил, поставили ее нейтралитет под свою совместную гарантию. В свое оправдание они заявили: "Каждая нация имеет свои законы, но Европа тоже имеет свой закон; общественный строй дал ей его". Во время франко-прусской войны 1870 года французский министр Тьер, тщетно искавший помощи у других европейских государств, чтобы предотвратить нарушение баланса сил Германией, жаловался, что "Европу не найти". В этой фразе он отдал дань уважения тому же принципу европейского единства, который с 1648 года был жизненной силой баланса сил. Именно к этому же принципу тщетно апеллировал министр иностранных дел Великобритании сэр Эдвард Грей, когда накануне Первой мировой войны пригласил страны Европы на конференцию для урегулирования разногласий. Можно даже сказать, что премьер-министр Великобритании Невилл Чемберлен, когда в 1938 году он заставил Чехословакию уступить Судетскую область нацистской Германии, действовал, ошибочно полагая, что моральное, интеллектуальное и политическое единство Европы все еще существует и что нацистская Германия является его неотъемлемой частью.
б) Моральный консенсус современной государственной системы
Уверенность в стабильности современной государственной системы, которая проистекает из всех этих деклараций и действий, проистекает из ряда элементов, интеллектуальных и моральных по своей природе, от которых зависит и баланс сил, и стабильность современной государственной системы. "В политике, как и в механике, - по словам Джона Стюарта Мифла, - "сила, которая должна поддерживать двигатель, должна быть найдена вне механизма; и если она не будет найдена или окажется недостаточной для преодоления препятствий, которые можно разумно ожидать, устройство потерпит неудачу". Гиббон с особым красноречием и проницательностью указал на топливо, которое поддерживает двигатель баланса сил, - это интеллектуальные и моральные основы цивилизаций нашего времени, интеллектуальный и моральный климат, в рамках которого двигались протагонисты общества XIV века. Само существование одних правительств и все, что делает другие приемлемыми, основывается на практическом соблюдении доктрин конституционной морали; традиционные представления в сознании нескольких органов власти, которые изменяют использование, которое в противном случае могло бы быть сделано из их полномочий. В несбалансированных правительствах - чистой монархии, чистой аристократии, чистой демократии - такие максимы являются единственным барьером, который сдерживает правительство от крайних эксцессов в направлении его характерной тенденции. В несовершенно сбалансированных правительствах, где сделана некоторая попытка установить конституционные ограничения для импульсов сильнейшей власти, но где эта власть достаточно сильна, чтобы переступить их хотя бы временно безнаказанно, только благодаря доктринам конституционной морали, признанным и поддерживаемым мнением, сохраняется хоть какое-то отношение к сдержкам и ограничениям конституции. В хорошо сбалансированных правительствах, в которых верховная власть разделена, и каждый участник защищен от узурпаций других единственным возможным способом, а именно, будучи вооруженным для защиты оружием такой же силы, каким другие могут орудовать для нападения, правительство может существовать только благодаря сдержанности одной из сторон в осуществлении этих крайних полномочий, если это не спровоцировано столь же крайним поведением со стороны другого участника власти; и в этом случае мы можем сказать, что только благодаря соблюдению максим конституционной морали конституция сохраняется".
Общее осознание этих общих стандартов сдерживало их амбиции "под взаимным влиянием страха и стыда", налагало "умеренность" на их действия и прививало всем им "некоторое чувство чести и справедливости", в результате чего борьба за власть на международной арене носила характер "умеренных и нерешительных состязаний".
В умеренности и нерешительности политических состязаний с 1648 года до наполеоновских войн, а затем снова с 1815 по 1914 год, баланс сил является не столько причиной, сколько метафорическим и символическим выражением или, в лучшем случае, техникой реализации. Прежде чем баланс сил смог наложить свои ограничения на властные устремления наций посредством механического взаимодействия противоположных сил, конкурирующие нации должны были сначала сдержать себя, приняв систему баланса сил в качестве общей основы своих усилий. Как бы сильно они ни хотели изменить распределение веса на двух чашах весов, они должны были молчаливо согласиться с тем, что, каков бы ни был исход состязания, в конце его обе чаши все равно останутся на своих местах. Они должны были согласиться, что, как бы высоко ни поднялась одна из них и как бы низко ни опустилась другая, весы все равно будут соединены в пару, висеть на одной балке и, следовательно, смогут подниматься и опускаться снова, как определит будущая констелляция весов. К каким бы изменениям в статус-кво ни стремились нации, все они должны были, по крайней мере, признать неизменным один фактор - существование пары весов, "статус-кво" баланса сил как такового. И когда бы какая-либо нация ни начала забывать об этом обязательном условии независимости и стабильности, как это сделала Австрия в 1756 году в отношении Пруссии или Франция в 1919-23 годах в отношении Германии, консенсус всех других наций не позволил бы ей забыть об этом условии надолго.
Этот консенсус вырос в интеллектуальном и моральном климате эпохи и черпал свою силу в реальных отношениях власти, которые в нормальных условиях делали попытку свержения системы баланса сил безнадежным предприятием. Этот консенсус, в свою очередь, как интеллектуальная и моральная сила, реагировал на интеллектуальный и моральный климат и на властные отношения, усиливая тенденции к умеренности и равновесию. Как выразился профессор Куинси Райт:
Государства были настолько ограничены и организованы, что агрессия не могла быть успешной, если только она не была настолько умеренной и направленной, что преобладающее мнение держав одобряло ее. Там, где такого консенсуса больше нет или он ослаб и больше не уверен в себе как в период, начавшийся с разделов Польши и закончившийся наполеоновскими войнами, баланс сил не способен выполнять свои функции по обеспечению международной стабильности и национальной независимости.
Такой консенсус преобладал с 1648 по 1772 год и с 1815 по 1933 год. В первый период государственная система напоминала не что иное, как конкурентное общество князей, каждый из которых принимал государственный разум, то есть рациональное преследование, в рамках определенных моральных ограничений, властных целей отдельного государства, как высший стандарт международного поведения. Каждый ожидал и был оправдан ожидать, что все остальные будут разделять этот стандарт. Страсти религиозных войн уступили место их рационализму и скептической умеренности эпохи Просвещения. В этой толерантной атмосфере едва ли могли процветать национальная ненависть и коллективная вражда, подпитываемые какими бы то ни было принципами. Каждый считал само собой разумеющимся, что эгоистические мотивы, побуждающие его собственные действия, побуждают всех остальных к аналогичным действиям. Вопрос о том, кто окажется на высоте, был лишь вопросом мастерства и удачи. Международная политика стала поистине аристократическим развлечением, спортом для принцев, признающих одни и те же правила игры и играющих по одним и тем же ограниченным ставкам.
На важность морального фактора для сохранения независимости малых государств хорошо указывает Альфред Коббан, "Национальное самоопределение" (Chicago: University of Chicago fhess, 1948) pp. 170, 171: "Но даже на политику великих империй влияет климат мнений, и долгое время существовало предубеждение в пользу прав малых независимых государств. Источники этого предубеждения нас не касаются, но его существование - факт, который изучающий международные отношения не может игнорировать. Различные факторы, которые мы упомянули, все, несомненно, имеют свое значение, но, по нашему мнению, не сила национального чувства в малых государствах, и даже не влияние баланса сил, а общее признание того, что разрушение независимого суверенитета является исключительным и, как правило, неоправданным действием, Даже в восемнадцатом веке, когда мощь больших государств быстро росла, временное общество, находящееся под влиянием классического идеала города-государства, воздавало должное малым государствам и верило в их независимость.
Что осталось от этого наследия сегодня? Какой консенсус объединяет нации мира в период после Второй мировой войны? От изучения составных элементов этого консенсуса будет зависеть оценка той роли, которую баланс сил, как можно ожидать, будет играть сегодня для свободы и стабильности сообщества наций.
ОГРАНИЧЕНИЯ МЕЖДУНАРОДНОЙ ВЛАСТИ: МЕЖДУНАРОДНАЯ МОРАЛЬ И МИРОВОЕ ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ
Этика, нравы и обычаи как ограничители власти
В предыдущей главе мы убедились, что власть - это грубый и ненадежный метод ограничения стремления к власти на международной арене. Если бы мотивы борьбы за власть и механизмы, с помощью которых она ведется, были всем, что необходимо знать о международной политике, международная арена действительно напоминала бы состояние природы, описанное Гоббсом как "война каждого человека против каждого человека". Международная политика управлялась бы исключительно соображениями политической целесообразности, о которых наиболее остро и откровенно рассказал Макиавелли. В таком мире слабые были бы на милости у сильных. Могущество действительно делает правоту.
На самом деле, однако, сама угроза такого мира, где власть царит не только верховная, но и без соперников, порождает тот бунт против власти, который столь же универсален, как и само стремление к власти. Чтобы предотвратить это восстание, утихомирить недовольство и оппозицию, которые возникают, когда стремление к власти признается тем, чем оно является, те, кто стремится к власти, используют, как мы видели, идеологии для сокрытия своих целей. Тогда то, что на самом деле является стремлением к власти, представляется чем-то другим, чем-то, что находится в гармонии с требованиями разума, морали и справедливости. Сущность, отражением которой являются идеологии международной политики, следует искать в нормативных порядках этики, нравов и права.