37. Последнее слово

«Ваша честь, уважаемый прокурор, уважаемые участники процесса! – адвокат старался обратиться ко всем присутствующим, чтобы его все видели и хорошо слышали. – Если раньше, когда я приступил к защите Руслана по данному уголовному делу, я только сомневался в его виновности, то сейчас я полностью убежден в его невиновности. Ещё восемь месяцев назад я сомневался, стоит ли вообще браться за данное дело, так как внутренне я сам не разделял тех высказываний, что позволял Руслан в своих видеороликах. Но шло время, и я наблюдал за изменениями, которые происходили в его сознании и мировоззрении. Самое интересное, что полгода заключения под стражей и нахождения в СИЗО сделали его более человечным, несмотря на те нечеловеческие условия, в которых он там содержался. Руслан, несомненно, стал более гуманным по отношению к другим людям, к их взглядам и мыслям. Он заметно повзрослел за это время. С изменением его сознания менялось и моё отношение к нему. Разумеется, менялось в лучшую сторону. Но эволюция моего отношения к совершенным им деяниям, моих взглядов к этому делу и непосредственно к личности самого подсудимого также развивалась и по мере того, как обвинение собирало доказательства умысла и мотивов совершения инкриминируемых Руслану преступлений. Государственный обвинитель подробно и досконально изложила своё обвинение, обосновала его ссылками на закон, но всё-таки не доказала преступный умысел моего подзащитного в совершенных деяниях».

Всё, что я знал о судах до того момента, как сам оказался на скамье подсудимых, ограничивалось парой фильмов, да и те были американскими. В них прокурор и адвокат по очереди прохаживались перед судьей и присяжными, эмоционально жестикулировали и попеременке выкрикивали «Протестую!». На самом же деле судебный процесс оказался куда более скучным и не таким зрелищным. Никто по залу не ходил, руками не размахивал. Вместо эмоциональности процесс был наполнен строгой казённостью, нагромождением формулировок, повторением ранее сказанного. Странно, но даже когда прокурорша запросила реальный срок колонии, я не сразу осознал сказанное ею. Кое-как переварить её слова я смог только некоторое время спустя, когда в голове начала складываться картинка дальнейших событий. И картинка та была исключительно из серых и чёрных тонов. Из оцепенения и тёмной бездны меня вытащили слова адвоката, доносившиеся уже откуда-то издалека.

«Сторона обвинения выстроила свою позицию лишь на формальных признаках, указанных в законе и разъяснениях Верховного суда. Были допрошены два десятка свидетелей стороны обвинения, которые не смогли сформулировать и объяснить, в чем именно, в каких конкретно словах и выражениях выразилось оскорбление их чувств. Никто из них также не смог пояснить суду, в чем проявляется уникальность их религиозных чувств, в чем их отличие от общечеловеческих, не связанных с верой в Бога. Никто из допрошенных свидетелей как со стороны обвинения, так и со стороны защиты не подтвердил, что высказывания моего подзащитного каким-то образом побудили их к ненависти друг к другу, к вражде на почве национальной или религиозной принадлежности. Общеизвестно, что всякая религия очень толерантна по своей сути. Священные законы и писания предписывают быть терпимыми к тем, кто верит в другого Бога или не верит ни в кого. И тем абсурднее кажется утверждение, что атеист, который не признаёт никакую религию, своими утверждениями и предположениями может разжечь между верующими, сторонниками разных конфессий рознь или вражду. Что касается тех, кто верующим себя не считает, а такие также были допрошены в настоящем судебном заседании, то ни один из них не подтвердил, что после просмотра видеороликов как-то изменил своё отношение к верующим, лицам иных национальностей или представителям иных социальных групп, чем они. Ни у кого из них не только не возникло желание с кем-либо враждовать, но и не возникло негативного отношения к другим людям.

Прокурор долго и подробно рассказывала о доказательствах вины моего подзащитного в незаконном приобретении специального технического средства, предназначенного для негласного получения информации, так называемой «шпионской ручки», – продолжал адвокат. – Однако ни на следствии, ни в суде не были представлены доказательства приобретения этой ручки. Обвинение ограничилось лишь тем, что подтвердило обнаружение специального средства в квартире подзащитного во время проведенного обыска, тем самым косвенно подтвердив только его хранение. Но смею напомнить уважаемому государственному обвинителю, что хранение специальных технических средств не является уголовно наказуемым. Да, обвинение ссылается на видеоролик, где мой подзащитный говорил, что уже приобрел скрытую видеокамеру. Однако ничем свои слова не подтвердил. Он даже не показал для обозрения якобы приобретенную шпионскую ручку. Да, он использовал такой прием, который применял и в других своих роликах – выдавал желаемое за действительное. Но это всего лишь творческий подход к созданию своих художественных произведений, которыми, несомненно, являются все видеоролики моего подзащитного. Согласен, что можно критиковать глубину художественного вкуса этих произведений, но это уже предмет совсем других исследований».

«Во жжет! – улыбнулся я про себя. – Наконец-то моё творчество оценено по достоинству».

«Как стало понятно из речи уважаемого государственного обвинителя, основным доказательством по делу является заключение психолого-лингвистической экспертизы. Показания же свидетелей в основу обвинения легли постольку поскольку. У всех допрошенных свидетелей обвинения показания оказались довольно противоречивы. Кроме того, ещё вчера государственный обвинитель открещивалась от постановления Пленума Верховного суда по делам об экстремизме, а сегодня в своей позиции не просто делает на него ссылки, а практически выстраивает на его положениях своё обвинение, проявляя тем самым изумительную гибкость мышления. Обвинение просто изобилует цитатами из указанного постановления, превращаясь в лозунги и голословные утверждения. В частности, доказывая вину моего подзащитного в разжигании ненависти и вражды к мусульманам из-за его высказываний о выдворении мусульман в результате спецоперации ОМОНа, государственный обвинитель дословно копирует слова из постановления: «высказывания, обосновывающие и (или) утверждающие необходимость геноцида, массовых репрессий, депортаций, совершения иных противоправных действий». Однако хочу напомнить, что в том ролике мой подзащитный одобрительно относился к депортации той группы мусульман, которая нарушила закон Российской Федерации. Это следовало из его рассказа о проведенной спецоперации правоохранительными органами. Разве оправдание законных действий в отношении правонарушителей может расцениваться как действия, направленные на разжигание ненависти и вражды к таким правонарушителям? Нет не может, и об этом всё то же постановление Пленума указывает, что под экстремистскими высказываниями следует понимать высказывания, обосновывающие противоправные действия. Надеюсь, что ни у кого из присутствующих нет сомнения в том, что ОМОН должен действовать и действовал в том конкретном случае в соответствии с законом?

Относительно слов государственного обвинителя о том, что Соколов чернушно высмеивал, как она выразилась, российские реалии, президента страны и другие органы власти, хочу опять же сослаться на постановление Пленума Верховного суда, так часто цитируемое прокурором, в котором мы можем прочитать, что в соответствии с положением Декларации о свободе политической дискуссии в средствах массовой информации, принятой Комитетом министров Совета Европы, а также в соответствии с практикой Европейского Суда по правам человека политические деятели, стремящиеся заручиться общественным мнением, соглашаются тем самым стать объектом общественной политической дискуссии и критики в средствах массовой информации. Государственные должностные лица могут быть подвергнуты критике в средствах массовой информации в отношении того, как они исполняют свои обязанности, поскольку это необходимо для обеспечения гласного и ответственного исполнения ими своих полномочий. Критика в средствах массовой информации должностных лиц, то есть профессиональных политиков, их действий и убеждений сама по себе не должна рассматриваться во всех случаях как действие, направленное на унижение достоинства человека или группы лиц, поскольку в отношении указанных лиц пределы допустимой критики шире, чем в отношении частных лиц. Поэтому упоминание в обвинительной речи якобы фактов оскорбления представителей власти неуместно и носит скорее популистский характер и имеет целью сформировать негативное отношение к моему подзащитному.

Обвинение указывает на то, что речь Соколова изобилует сквернословием и унизительными характеристиками религии в целом. Но, как нам пояснил в судебном заседании эксперт-религиовед, в целом вероучение оскорбить нельзя, даже если критиковать его и высказываться о нём негативно, используя ненормативную лексику. Допрошенные же свидетели не смогли внятно пояснить, в чем выразилось оскорбление их религиозных чувств. Ни в одном из видеороликов, которые были просмотрены в судебном заседании, мы не услышали явных или скрытых призывов к вражде в отношении верующих граждан, ни слова не было сказано и о том, что в отношении таких лиц должны или могут быть применены какие-либо насильственные действия, что и подтвердили допрошенные эксперты. Напомню, что лингвисты настаивают на обязательном наличии в словах призывов к насильственным действиям или ограничению прав. Психологи же говорят об обязательном наличии поведенческого компонента, связанного с формированием установок насильственного поведения. Ни того, ни другого в словах моего подзащитного ни мы, ни эксперты не услышали. Руслан никого не предлагал и не призывал уничтожить или ограничить в их правах, он не побуждал аудиторию к действиям насильственного характера или иного деструктивного, дискриминационного характера по отношению к кому-либо. Безусловно, он довольно язвительно отзывался об интеллектуальных способностях верующих, однако это связано с его полемикой относительно конкретных обсуждаемых им тем. Подобную язвительность достаточно часто допускают даже ведущие новостных программ центрального телевидения, не говоря уже об авторских программах и популярных ток-шоу.

Уголовное дело получило огромный общественный резонанс не только в России, но и за рубежом, о чем свидетельствует целый том, кажется, шестой, который полностью состоит из писем иностранных граждан в поддержку моего подзащитного. Все они, порой не разделяя с Соколовым его мировоззренческих взглядов, признают, что тема конфликта общества и религии вечная. Спор продолжается уже не одно тысячелетие. Человечество никогда в этом споре не поставит окончательную точку. Победителя или проигравшего в этом споре не будет. Именно поэтому множеством общественных организаций данное уголовное дело воспринимается как преследование за убеждения. Но я уверен, что проблема не столько в атеистических взглядах Руслана, сколько в том, какую форму их выражения он для себя избрал. Да, для многих выбранная форма по меньшей мере спорна, а для кого-то и вовсе неприемлема. Но значит ли это, что он виновен в инкриминируемых ему деяниях? По мнению части экспертов, этически неприемлемое – социально опасное. То есть глумление, издевательские выпады, нецензурные выражения, которые допускал мой подзащитный в своих высказываниях, выбранная им тональность повествования стали единственными доказательствами его вины, свидетельством его призывов к насилию, вражде и ненависти. Но разве можно судить человека только за плохой вкус и плохое воспитание?»