20. Уклад
В новой камере всё очень сильно отличалось от того, что я видел ранее. Камера была вдвое больше прежних. Хоть она и была на восемь человек, но в ней было довольно просторно. Свет исходил из большого, хоть и зарешеченного окна, у которого стоял большой стол, и за ним могли все уместиться. Первое, что мне бросилось в глаза, был телевизор, по которому шло какое-то ток-шоу и ругали Украину. В углу стоял холодильник. И уже совсем меня обрадовал туалет, который размещался в закрывающейся кабинке. А когда узнал, что в
Атмосфера, в которую я попал, прямо скажу, была благоприятная. Камера была чистая и даже светлая. С домашними условиями, конечно, не сравнить, но на контрасте с изолятором и карантином моё пребывание в ней не казалось уже настолько ужасным. В камере было три человека: накачанный мужик, тощий не то узбек, не то таджик и лысый. Я зашёл и, делая голос нарочито грубее, чтобы казаться здоровее и матёрее, поздоровался со всеми, обращаясь при этом больше к качку.
После знакомства и небольшого рассказа о себе мне дали затертый тетрадный лист, на котором довольно разборчивым почерком были записаны правила арестантского Уклада:
Правила занимали обе стороны двойного тетрадного листа. Были четко выделены заголовок и абзацы. Буквы выписаны старательно, но несколько помарок я всё же обнаружил. Некоторые слова были подчеркнуты одной линией, другие – двойной, а третьи – волнистой, прямо как подлежащее, сказуемое и определение. В конце значилась надпись о времени переписывания и были указаны имя и фамилия того, кто постарался над письмом: «Серж Белый». Хотя, скорее всего, это была не фамилия, а
Правила были написаны немного замысловатым языком. Некоторые слова и выражения, если ты от арестантской жизни далек, не совсем были понятны. В остальном, как говорится, всё как у людей: «Порядочность», «Достоинство», «Честь», «Совесть».
«Да, – думал я, – и здесь, в этой «конституции» воровского мира, не только правила, но и мера наказания за нарушения – прямо как в Уголовном кодексе. Только намного короче».
«Почему слова разными линиями подчеркнуты? А ещё много слов с большой буквы. Это для красоты или так задумано?» – спросил я, обращаясь ко всем, но глядя на качка. Как мне казалось, именно он был в камере более уважаем.
Никто отвечать не спешил. Лысый взял листок из моих рук, свернул его и засунул в металлическую трубу кроватной спинки. Затем подошёл к столу, налил из чайника тёмной жидкости, отдаленно напоминающей чёрный чай, жестом показал мне присоединиться. Я сел напротив него. Возраст арестанта было определить тяжело. Обычно возраст выдают глаза, а у него они были настолько уставшими от жизни, что он казался стариком, хотя вид имел поджарый и недряблый.
«Ты это правильно, что спросил, – начал лысый спокойно и рассудительно. – Если чего неясно поначалу, то спросить никогда не возбраняется. Лучше спросить, чем что-то сделать, не знавши или не подумавши, – чай был горячий, поэтому он сделал два небольших глотка, после каждого с удовольствием покряхтывая. – Всё верно подметил. В нашей переписке принято всё людское подчеркивать единожды, воровское – дважды, божье – трижды, а мусорское – волной».
Вся его манера говорить показывала, что он никуда не спешил. Слова его были размеренными, с остановками, как бы уделяя внимание важному. И, действительно, тут торопиться было незачем. Сама атмосфера располагала следить за течением времени, как за водой в реке. Вероятно, чтобы в такой обстановке не сойти с ума, надо под такое течение подстроиться и плыть по нему, мягко переступая пороги и избегая острых углов. Поэтому, если ты тут сел писать, так уже упражняйся в каллиграфии, а читать – тогда вдумывайся в скрытый смысл.
«Получается, что