40
Какое счастье — жить на свободе! Жаркое можно есть ножом и вилкой. На окнах нет решеток, на дверях — засовов, можно сидеть в кресле, смотреть на озеро и вдыхать изумительный воздух с ароматом скошенной травы или выйти из дому и пойти куда угодно. Впрочем, Адриенне не дойти и до дверей, дети переносят ее на канапе из спальни в гостиную и обратно, а Полина бинтует руки и ноги, покрытые гнойниками. Но она обязательно поправится! Доктор сказал, что ей нужно лечиться радостью, а это лекарство она может теперь принимать каждый день, в больших дозах.
Этой зимой, правда, пришлось потревожиться — за Римского папу, изгнанного из его владений, и за французских эмигрантов, высланных из Швейцарии в Германию, среди которых оказался и отец. Никто не знал, где остановятся французские армии, госпожа де Тессе уже поговаривала о том, чтобы продать Витмольд и уехать в Астрахань, уж туда-то им точно не добраться. Зато из Америки вернулся Жорж! Его просто не узнать, он стал настоящим мужчиной — всё-таки восемнадцать лет. И так похож на отца! Неудивительно, что генерал Вашингтон принимал его как родного, — правда, не сразу по приезде, а когда уже мог не опасаться, что окажется между двух огней, то есть навлечет на себя гнев республиканцев-франкофилов, возглавляемых Джефферсоном, и федералистов во главе с Александром Гамильтоном. Кстати, свою первую зиму в Америке Жорж провел как раз в Нью-Йорке у Гамильтона (в Филадельфии много французских эмигрантов, которые могли узнать его на улице, дядя Жоржа Луи де Ноайль тоже перебрался туда). Александр недавно прислал Лафайету письмо: "Если злополучное развитие событий в Вашем отечестве побудит Вас подумать о постоянном пристанище в другой стране, будьте уверены, что в Америке Вы встретите самый сердечный и радостный прием. Единственное, в чём сходятся обе партии, — это любовь к Вам". А вот от генерала Вашингтона писем нет; хотя Жильбер отправил ему уже несколько посланий. Это, разумеется, говорит лишь о ненадежности почты, а не об отсутствии добрых чувств с его стороны. Ах, какое счастье, что больше не надо мучиться от неизвестности, дожидаясь редкой весточки от самых дорогих на свете людей!
Высадившись в Бордо, Жорж первым делом поехал в Шаваньяк проведать тетушку (она жива!) и выкопал в саду шпагу, преподнесенную его отцу благодарными американцами в 1779 году. Сын спрятал ее давно, еще во время самого первого обыска. Адриенна ничего не знала об этом, а Жорж по неопытности не догадался завернуть шпагу в промасленную бумагу, чтоб защитить от сырости. Клинок совсем заржавел, зато золотой эфес целехонек. Вывозить золото из Франции строго запрещено, но у Лафайетов принято слушать внутренний голос и поступать так, как они считают правильным.
Жильбер растрогался при виде этой памятной вещи — гораздо больше, чем когда получил ее из рук внука Франклина. Навершие рукояти украшено гербом Лафайета с девизом Cur nоn — "Почему нет"; по обе стороны выгравированы картины: Лафайет поражает мечом английского льва, но сохраняет ему жизнь, Америка разрывает свои цепи, протягивая Лафайету лавровую ветвь… Проездом в Париже, Жорж хотел увидеть генерала Бонапарта, но не застал его (похоже, генерал готовит высадку в Англию), зато его супруга приняла сына Лафайета очень любезно, и Жорж о ней самого благоприятного мнения.
Зиму Лафайеты провели в замке Лемкулен в десяти лье от Витмольда, чтобы не стеснять тетушку, а после Пасхи вернулись обратно. Еще два месяца назад озеро было сковано льдом, дороги занесены снегом, резкий ветер с Балтики заставлял дребезжать оконные стекла, зато теперь яблони покрылись белой фатой, на дворе звонко поет петух, а коров выгоняют на пастбище полакомиться свежей травой. Коровы — главное богатство Витмольда, их сто двадцать! Каждое утро Полина идет пересчитать ведра с парным молоком, из которого потом собьют масло и отправят на продажу в Гамбург. Ее муж еще до рассвета отправляется на охоту и никогда не возвращается без дичи, а граф де Тессе сделался прекрасным рыбаком.
Живя в достатке, Полина боялась стать эгоисткой и позабыть несчастных соотечественников, обреченных на изгнание и нищету, — старых воинов, неприкаянных священников, бывших чиновников, оставшихся без куска хлеба, вдов, молодых матерей с оборванными детьми. Еще три года назад она решила собирать для них пожертвования в Гольштейне и занялась подсчетами. Получалось, что в разных германских землях находятся не меньше сорока тысяч французов, которым не на что жить. Положим по четыреста ливров на человека (это минимум), тогда необходимо раздобыть шестнадцать миллионов! Столь огромная цифра ее не испугала: если в Германии, Швейцарии, Англии, Голландии, России хотя бы один житель из пятидесяти пожертвует всего один ливр, нужная сумма как раз и наберется. Полина принялась писать во все эти страны друзьям и знакомым, по три, пять, десять писем в день, прося их распространять ее идею; граф фон Штольберг с женой, с которыми Полина познакомилась в Плёне, поддерживали ее и помогали советом и делом. (Госпожа де Тессе не жаловала графа: он однажды непочтительно высказался о Вольтере. Потом она случайно узнала, что в молодости он увлекался революционными идеями и утопиями о равенстве, и стала дразнить его "благочестивым санкюлотом".)
В самом деле, помощь начала поступать — деньгами и натурой, изо всех стран, даже из Франции. Пришлось организовать комитет для ее приема и распределения; в него вошли архиепископ Реймсский, епископ Клермонский и княгиня Голицына — знакомая графа фон Штольберга, которая основала в Мюнстере приют для старых священников. Полина вела подробную бухгалтерию: сколько получено, от кого и в каком виде, сколько потрачено на одежду, меблировку, пропитание, пенсии неимущим семьям. Холодными зимними ночами Полина сидела за письменным столом, надвинув шапку на уши, и всё писала, писала при неверном свете свечи. Ее уговаривали не рисковать так своим здоровьем, но страх "жить без пользы" был для нее сильнее. Переписка племянницы обходилась госпоже де Тессе в четыреста-пятьсот ливров в год, но она уверяла, что Полина обращает медь в золото, ведь каждая потраченная монета в двадцать су приносит эмигрантам не меньше двух луидоров.
Помимо пожертвовании в Витмольд потоком шли прошения. Госпожу де Монтагю умоляли подыскать место, присылали ей рисунки и вышивки, чтобы она их выгодно продала. Она пристраивала девиц в гувернантки, а детей — в училища, потом вновь принималась перетряхивать сундуки: не осталось ли в них чего-нибудь, что можно продать или подарить? Она даже рассталась с траурным платьем, которое носила по матери и позже хранила, как реликвию, подарила кому-то свой часослов и продолжала сама вышивать косынки на продажу и вязать чулки и жилеты для бедняков. Госпожа де Тессе сначала подтрунивала над ней ("Дорогая племянница, здесь вы не на своем месте: вам надо быть либо монахиней в больнице, либо русской императрицей, только так вы утолите свою потребность творить добро"), а в январе подарила ей золотую табакерку, прося лишь хорошенько подумать и отдать ее эмигранту, который ей больше по сердцу. Полина отослала ее своему свекру в Вондсбек — у него не было денег на дрова.
Сестра снова ждет ребенка, что не мешает ей хлопотать по хозяйству. Целый день она ходит по дому, круглая, как башня, неизменно находя себе дела; Диана де Симиан уверяет, что она как-нибудь разродится в очередной открытый шкаф. Диана приехала в Витмольд этой зимой по подложному паспорту — сбежала из Франции, где у нее больше никого не осталось. Она ожидала найти здесь удрученных несчастьями людей, а в замке готовились к двум радостным событиям: свадьбе и рождению ребенка.
Анастасии сыскался жених. Боже, как Адриенна рада за неё! Жюст-Шарль — самый младший из братьев Латур-Мобуров, он старше Анастасии всего на три года. Он тоже был пленен тогда в Рошфоре, но его австрийцы выпустили быстро. Бедный мальчик столько всего перенес: плен, изгнание, бедность; он благороден и красив, немногословен и рассудителен. Он просил руки Анастасии в патриархальной манере, а сейчас, говорят, свадьбы слаживаются наскоро, да и развод — обычное дело… Как тяжело матери принять судьбоносное решение! Адриенна вспомнила свою юность: мама присматривалась к Жильберу целый год, чтобы понять, достоин ли он стать мужем ее дочери. Но она была тогда ребенком — порывистым, увлекающимся, а Анастасия — взрослая девушка, способная оценивать людей, не поддаваясь мечтам и не принимая желаемое за действительное. Конечно, сейчас, когда они так мало знакомы с Шарлем, глупо было бы спрашивать, любит ли она его, гораздо важнее, чувствует ли она, что
Своих дочерей Адриенна приучала к рукоделию и заботам по хозяйству: их удел — бедность, слуг не будет, нужно уметь всё самой. Приданое Анастасии состояло лишь из ее молодости, добродетелей и презрения к богатству, всё состояние Шарля сводилось к тридцати тысячам ливров, обещанных ему старшим братом. Узнав об этом, госпожа де Тессе воскликнула, что так свадьбы празднуют разве что у американских дикарей, и принялась готовить приданое для внучатой племянницы. Все женщины шили, собравшись в кружок, а Полина читала им вслух "Проповеди" Фенелона.
Настал торжественный день — девятое мая 1798 года. Жорж и Шарль перенесли Адриенну на руках в самую красивую комнату, где должно было состояться венчание. Аббат Люше отслужил мессу и благословил новобрачных; невеста была бледна от волнения, и это всем бросилось в глаза. И всё же, когда она повернулась к Шарлю, чтобы произнести слова обета, ее голос звучал твердо:
— Я, Анастасия Лафайет, беру тебя в мужья, чтобы быть вместе в радости и горе, в богатстве и бедности, в здравии и болезни, чтобы любить и беречь тебя, пока смерть не разлучит нас, и в том клянусь тебе перед Богом и людьми.
Что Бог соединил, человек да не разлучает. Аминь.
Литературно-художественное издание
Выпускающий редактор
Художник
Корректор
Верстка