Тюремщик оставил их одних, хотя, по правилам, должен был присутствовать при разговоре. Наполеон крепко обнял своего адъютанта; в этом бургундце было нечто такое, что располагало к себе. Жан-Андош перешел сразу к делу: он переговорил с надежными людьми, они приготовят лошадей на всех этапах вплоть до Монако, неудача исключена, одно твое слово и…

— Нет, — сказал Наполеон. — Меня оклеветали; бежать — значит признать себя виновным, я не сбегу. Терпение — тоже сила, в конце концов моя правда восторжествует. Что они смогут мне предъявить? Да, мне нравился младший Робеспьер, но если бы я был тогда в Париже, я сам всадил бы кинжал ему в грудь, раз он вздумал сделаться тираном. Лучше садись и пиши.

У Жюно прекрасный почерк, он даже под огнем неприятеля выводит приказы буковка к буковке, а Буонапарте пишет как курица лапой и сам порой не может потом разобрать своих каракулей.

Снова встав под окном, Наполеон принялся диктовать письмо Альбину, Саличети и Лапорту — комиссарам Конвента в Итальянской армии, издавшим приказ о его аресте, поскольку он утратил их доверие из-за поездки в Геную и "подозрительного поведения".

— Вы отстранили меня от должности, арестовали и объявили подозрительным, — говорил он низким, хрипловатым голосом с сильным корсиканским акцентом. — Опозорили без суда, осудили не выслушав. Во время революции люди делятся на две категории: подозрительных и патриотов. Когда обвиняют первых, к ним безопасности ради подходят с общей меркой. Но покушаться на вторых — значит поколебать устои свободы; их можно осудить лишь по зрелом размышлении, изучив последовательно факты. Объявить патриота подозрительным — значит лишить его высшей ценности — доверия и уважения. К какой категории хотят отнести меня?

Ровные строчки покрывали бумагу; Жюно отложил один лист и принялся за второй.

— Разве не был я всегда верен принципам Революции с самого ее начала? Разве не участвовал в борьбе — то как гражданин, с внутренними врагами, то как военный — с внешними? Я лишился родного дома, потерял свое имущество, я отдал всё ради Республики. Потом я отличился под Тулоном и заслужил долю лавров Итальянской армии. Когда открылся заговор Робеспьера, я вёл себя как человек принципов. Мой титул патриота неоспорим. Так почему же меня объявляют подозрительным, не выслушав? Арестовывают через неделю после известия о смерти тирана? Опечатывают мои бумаги? Следовало поступить наоборот: сначала опечатать бумаги, выслушать меня, потребовать разъяснений и лишь затем объявить подозрительным, если бы к тому нашлись основания…

Конечно, это всё Саличети — хочет отвести угрозу от себя, указав на другого. Сначала пел дифирамбы военному гению капитана Буонапарте, в надежде извлечь корысть из удачливости своего земляка, а теперь называет его человеком Робеспьеров, будто сам никогда не исполнял их поручений, и даже намекает на то, что Наполеона подкупили австрийцы! Льстец непременно трус и подлец, вот почему их следует остерегаться.

— Меня хотят отправить в Париж с постановлением, где я объявлен подозрительным, — продолжал диктовать Наполеон. — Какие бы меры ни принял Комитет, я не смогу пожаловаться на него. Если тройка заявит, что я совершил преступление, я не смогу пожаловаться на присяжных, которые меня приговорят. Саличети, ты меня знаешь. Видел ли ты за пять лет в моем поведении хоть что-нибудь подозрительное в отношении Революции? Альбитт, ты меня не знаешь; тебе не могли подтвердить ни одного факта; со мной ты не говорил; однако ты должен знать, какою ловкою бывает клевета. Так что же — причислить меня к врагам отечества, неразумно лишить патриотов генерала, который был небесполезен Республике? Послушайте меня: снимите с меня этот гнет, верните уважение патриотов, а жизнью своей я не дорожу и с легкостью отдам ее в бою! Да, только мысль о том, что моя жизнь еще может оказаться полезной родине, и помогает мне мужественно сносить свою участь!

Жюно посыпал страницу песком, аккуратно сложил все листки и спрятал за пазуху. Они снова обнялись, и он ушел. Небо в квадратиках окна стало темно-синим; двадцать седьмое термидора подходило к концу. Похоже, Наполеона всё же не отправят в Париж. Тоже неплохой подарок на день рожденья.

"В Комитет общественного спасения.

3 фрюктидора II года Республики, единой и неделимой.

Тщательно изучив бумаги гражданина Буонапарте, временно отстраненного от обязанностей командующего артиллерией Итальянской армии и арестованного после казни заговорщика Робеспьера в целях безопасности, ознакомившись с приказами, отданными ему 25 мессидора представителем народа Рикором о поездке в Геную, где он должен был исполнить особое поручение, и получив от него письменный рапорт об исполнении оного, собрав самые точные сведения о прежнем поведении оного генерала и выяснив истину в ходе нескольких произведенных ему допросов, не найдя никаких положительных подтверждений подозрениям в отношении его поведения и его намерений, принимая также во внимание пользу, какую могут принести Республике военные познания оного Буонапарте, постановляем, что гражданин Буонапарте будет временно выпущен на свободу для пребывания при штабе, дабы он предоставил нам все необходимые сведения и доказал своей преданностью общему делу и использованием своих познаний, что он способен вновь завоевать доверие. Мы убеждены в полезности его военных талантов, крайне необходимых для армии, которую он знает лучше, чем кто бы то ни было, и где людей такого рода крайне трудно сыскать. Обстоятельства и критическое положение, в коем находится Итальянская армия, могут вынудить нас временно восстановить его в должности, которую он прежде исполнял с большим успехом, в ожидании ваших приказаний на этот счет.

С братским приветом, Саличети, Алъбитт".