– Как могу я спать, позвав вас сюда, милая Наташа? Перед взором моим плавал ваш восхити-тельный образ, и я рассматривал каждую его деталь: самые голубые на свете глаза, трога-тельные бровки над ними, белейший лоб, водопады золотистых локонов по обе его стороны, румяные щечки, задорный носик, жемчужные зубки, сияющие перламутром… А вот губы мне уже воссоздать не удалось, и я над ними мучился, когда вы появились передо мной во-очию и засияли в свете свечи во всей красоте!
– И что вы скажете сейчас про мои губы? – заулыбалась девушка.
– О, это самая притягательная часть вашего лица! Теперь я отчетливо вижу, что они ярко ало-го цвета, восхитительно очерчены и очень выразительны. Нижняя губка полнее верхней и к ней хочется прильнуть. А верхняя капризна, своенравна и ее хочется отодвинуть от нижней, сказав: погоди, милая, не препятствуй нежностям. Твое время придет, и ты наговоришь много дерзостей этому поручику, но потом, потом. А пока уступи, смирись, побудь паинькой…
– Чем же вы собрались раздвигать мои губы?
– Губами своими. Вы ведь помните, что нам позволяется пускать их в ход против девушек, но не переходить рамок благопристойности.
– Каковы же эти рамки?
– Я, честно сказать, не знаю. Видимо, их надо определять путем эксперимента. Ведь каждая девушка имеет свой характер и темперамент: одной достаточно поцелуев в щечку, другой – в губки, но без их раздвигания, а третьей мало поцелуев, и она позволяет себя потискивать в интимных местах…
– Вы много девушек целовали и тискали, Дмитрий?
– Я боюсь отвечать на такой вопрос, Наташенька: вы ведь можете разочароваться во мне, и я даже не узнаю, от чего. Скажу, что немного и вы подумаете: какой рохля-гусар мне достался! При большом числе можете решить, что я бегаю за каждой юбкой, но это не так: меня вос-хищают только подлинные красавицы. И вы, Натали, красавица редкая! Лицо ваше я уже изу-чил и описал, но какова ваша стать! Высокая полная шея достойна изваяния в мраморе, глад-кие плечи и руки явились будто с картин Рубенса, а груди? Венеру Милосскую при виде од-ной вашей груди перекосило бы от зависти, а завидев обе, ей захотелось бы вцепиться в них от злости руками – вот только рук у нее, как известно, нет.
– Как можете вы говорить о том, чего не видели? – возразила Наташа, алея до той самой шеи.
– Я воссоздал ваши стати воображением по тем признакам, что спрятать у вас никак не полу-чилось. И потом я льщу себя надеждой, что сегодня вы мне их покажете…
– Ни за что! – воскликнула поповна.
– Тогда пойдем по цепи благопристойности с начала, – сказал Ржевский. – Прилягте рядом и я стану вас целовать, но щечку все же пропущу…
Вернувшись под утро в расположение эскадрона, он увидел сидящих возле костерка с чашками кофе в руках (разжились зернами у плененных поляков) Арцимовича и Бекетова.
– Сегодня вы от нас не отвертитесь, командир, – угрюмо сказал Бекетов – У поповны отца в князьях нет.
– Мог бы отвертеться и с легкостью, – хохотнул Ржевский, – но очень уж кофе захотелось вы-пить. Вы мне его заварите?
– Заварим в обмен на рассказ, – живо подхватился Арцимович и начал манипуляции с зерна-ми.
– Вам приходилось когда-нибудь спать на перине? – спросил Дмитрий.
– Нет, – мотнули головами корнеты.
– А мне приходилось, в доме у Каролины. Так вот удовольствие от той перины – бледная тень по сравнению с "периной" во плоти. Ах, как она подо мной колыхалась, пружинила, хо-дила ходуном, трепетала, елозила и под конец сотрясалась! У меня, признаться, раньше не было любови с полной женщиной. А это же сплошной восторг, улет, предел желаний!