— Нет, спасибо, — простонала я, глядя на него во все глаза.

Не верилось, что человек с нью-йоркской улицы переступил порог моего дома. До тех пор здесь побывал только хозяин, зашедший на две минуты, чтобы посмотреть, почему не зажигается духовка, и показавший мне, как оживить ее пинком ноги по дверце. Я даже имени этого человека не знала, а он стоял посреди моей комнаты, как будто искал взглядом что-нибудь, что спасло бы меня от нового приступа рвоты. Я попробовала дышать не слишком глубоко.

— Пожалуйста, если бы вы просто принесли из кухни миску…

Он принес и захватил заодно смоченное водой бумажное полотенце, которым я вытерла лицо, и откинулась на диван. Он упер руки в бедра, и я заметила, что его блестящий взгляд прошелся по моей галерее — черно-белая фотография родителей, которую я сделала в выпускном классе, несколько моих последних зарисовок на картонках от молока и большая репродукция фрески Диего Риверы — трое мужчин поднимают каменную плиту, мышцы красноватых тел вздулись от усилия. Он задержал взгляд на фреске. Я невольно сжалась. Он что, не замечает моих рисунков? Другой на его месте сказал бы: «О, это вы сами рисовали?» Но этот просто стоял, любуясь на мексиканских рабочих Риверы, на их искаженные напряжением лица и огромные ацтекские тела. Потом он обернулся ко мне.

— Ну, вам полегчало?

— Да, — с трудом прошептала я.

Но что-то в том, как он стоял посреди моей комнатки, незнакомец в мешковатых штанах со змеящимися кудрявыми волосами, опять вызвало во мне тошноту. А может быть, дело было не в нем, но я слетела с кровати и метнулась в ванную. На этот раз меня стошнило в унитаз, я успела аккуратно поднять сиденье. И сразу почувствовала себя по-домашнему уютно. Наконец-то меня вырвало куда следовало.

Он остановился у двери ванной или рядом — я слышала его шаги, даже не поднимая головы.

— Хотите, я вызову «скорую»? Я имею в виду, может, это что-то серьезное? Может, пищевое отравление? Или можно вызвать такси и поехать в больницу.

— Страховки нет, — сказала я.

— У меня тоже.

Я услышала, как он шаркает тяжелыми ботинками у двери в ванную.

— Моя мать об этом не знает. — Мне почему-то захотелось хоть что-то рассказать ему о себе.

Он рассмеялся. Тогда я в первый раз услышала, как Роберт смеется. Краешком глаза я видела, как он смеется — широко и открыто, глаза его лучились весельем.

— Думаете, моя знает?

— Она бы разволновалась? — я нашла салфетку и вытерла лицо, потом торопливо прополоскала рот лосьоном для зубов.

— Наверное… — Я почти услышала, как он пожимает плечами. Когда я выпрямилась, он молча довел меня до дивана, словно не первый год ухаживал за инвалидами. — Хотите, я с вами немного побуду?

Я увидела в этом намек, что он куда-то торопится.

— О, нет, теперь и вправду все хорошо. Все в порядке. Думаю, это был последний залп.

— Я не вел счета, — сообщил он, — но, по-моему, в вас уже ничего не осталось.