В слабом свете луны, лившемся сквозь кухонное окно, я видел сидевшую напротив меня в кресле Эбби-Глазки. Она смотрела на меня взглядом, который теперь стал еще более кошмарным.
Но Эбби-Глазки не была моей единственной компанией. Я чувствовал, что они совсем близко. Нет, не ставшие уже привычными щелкающие, царапающие звуки. Другие спутники. Безмолвные, но неусыпно на меня глядевшие. Я взял колоду и впервые за долгое время начал ее тасовать.
– Это не моя проблема, ясно?
Будто выплюнув эти слова в темноту, я стал ждать, когда она бросит мне вызов. Темнота молчала, однако я ощущал на себе ее взгляд, полный бездонного мрака.
– Я уже пытался это остановить. Не сработало.
Тьма ощетинилась, словно я произнес что-то, что ее разозлило. Щелканье усилилось. Я сдал карты четырем невидимым игрокам, а затем залпом опорожнил бокал. Для храбрости. Дурацкое выражение. Сколько ни пей, настоящей храбрости это тебе все равно не прибавит.
– Я ничего Хёрсту не должен. Поэтому пускай делает что хочет. Будет ему наука. Мне все равно.
«Вот только это не так, – пожурила меня темнота, как родитель капризного ребенка. – Не правда ли, Джо? Дело ведь не в Хёрсте. Дело в Мэри. В девушке, к которой у тебя когда-то были чувства. В умирающей женщине, которая заслуживает хоть какого-то покоя. В мире есть вещи, которые хуже смерти. Иногда в него возвращается совсем не то, что его покинуло. И ты – единственный человек, который может это остановить».
Уставившись в темноту, я старался заставить ее отвести глаза. Вот только взгляд темноты всегда тверд. Она не моргает. Казалось, она подползла ближе, прижавшись ко мне, как нежеланная любовница. И теперь я видел, что в складках ее одеяния кроется что-то еще. Фигуры, тени среди теней. Мертвые никогда по-настоящему не покидают нас. Они хоронятся внутри нас. Они предстают в каждом нашем поступке. В наших снах и наших кошмарах. Мертвые – это часть нас. И, возможно, часть чего-то еще. Этого места. Этой земли.
Но что, если земля прогнила насквозь? Что, если растения, проросшие из посаженных тобой семян, полны яда? Я подумал о том, что нельзя дважды слепить одного и того же снеговика, о том, что видео на кассетах, которые записывал приятель отца, всегда были размытыми и нечеткими. Есть вещи – прекрасные, совершенные вещи, – которые нельзя воссоздать, не разрушив их.
Послышалось движение. Дверь заскрипела, и из прихожей донеслись тихие шаги. Впрочем, я был к этому готов.
– Чего тебе от меня нужно? – спросил я. – Что я должен сделать?
– Ну, для начала ты мог бы включить лампу, етить ее в пень.
Подскочив, я резко развернулся, и в то же мгновение комнату залил свет.
– Господи Иисусе!
Я заслонил глаза ладонью подобно вампиру, застигнутому испепеляющими рассветными лучами.
Щурясь сквозь пальцы, я увидел Брендана, стоявшего у двери в комнату. В своей армейской куртке, мешковатом джемпере, вельветовых брюках и поношенных зеленых кедах он выглядел просто ослепительно. На плече у него висел портплед.
Волосы Брендана были, как обычно, спутанными, а борода – все такой же нечесаной. Он разглядывал меня с озадаченным выражением.
– Ты что, к едрене фене, тут устроил? Сидишь в темноте, разговариваешь сам с собой.
Я все так же глупо смотрел на него. Выйдя из ступора, я покачал головой: