Пытаюсь бежать, и постоянно падая и кувыркаясь, жалею о том, что не догадался подобрать снегоступы.
— Стоять! Кто такой?! — откуда-то, словно из-под земли, на меня выскакивают два дюжих молодца и недвусмысленно целятся из коротких немецких автоматов. Задираю руки и, стараясь выглядеть миролюбиво, отвечаю:
— Свои. Сержант государственной безопасности Болод. — Видя, что они как-то недоверчиво смотрят, добавляю, — мужики, проводите меня к доктору. Пару секунд солдаты рассматривают мою заляпанную кровью форму, и наконец, принимают решение.
— Пошли. Только без глупостей. — Один из бойцов отходит в сторону, пропуская меня вперед, и не опуская оружия — шагает сзади.
Идем по рыхлой, исковерканной бомбежкой, обожжённой земле. Автоматически прикидываю, сколько тут будет осколков, если поисковики будут поднимать павших. Они, обречённые лечь в эту стылую землю — сейчас попадаются мне навстречу. Уставшие, почерневшие от грязи и копоти, но в то же время неунывающие и жизнерадостные — простые русские солдаты.
Госпиталь представляет собой большой блиндаж, накрытый какими-то бревнами, досками, и натянутым поверх них брезентом. Видимо тем, что остался от штабной палатки. Вырезанные в мерзлой земле ступеньки импровизированного входа, смотрятся достаточно неуклюже, но функцию свою выполняют исправно. Спускаюсь вниз, — пахнет кровью и смертью. Раненные лежат на тощих лежаках, разложенных прямо на земле. Кто-то кричит, кто-то стонет, есть и те, кому уже все равно, их, умерших, просто некому вынести, да по сути и некуда.
Высматриваю привыкающими к полумраку глазами Аню, и не найдя, ловлю спешащую мимо меня санитарку.
— Сестричка! А где военврач? — Вижу непонимающий взгляд серых глаз девушки — Она у вас тут должна быть… Аня, доктор. Не знаете?
— А-а… Пойдемте. — И девушка проводит меня в самый угол, где на соломенном тюфяке лежит моя жена. — Вот. Только она без сознания. Вчера, когда под бомбежку попали, ранило ее.
— Сильно? — Воспринимаю все как во сне, в то же время понимаю, что это по-настоящему…
— Да, достаточно серьезно. Наверное, в нормальном госпитале и смогли бы помочь… А тут… даже не знаю… Но, может оно и к лучшему, все равно все погибнем. А так хоть не страшно. — Она сказала это с таким смирением, так спокойно, будто речь шла не о ее жизни, а о чем-то отвлеченном и далеком. Посмотрев на меня еще раз, словно спрашивая нужно ли что-то еще, она быстро, и в то же время очень осторожно, чтобы ненароком ни на кого не наступить, пошла дальше.
Сажусь рядом с женой, смотрю на ее осунувшееся лицо, которое, хоть и не похоже на ту, что осталась так неимоверно далеко, ту, что еще не родилась, и если у нас не получится помешать фашистам, и не родится…
Но для меня, это моя Аня, и неважно как она сейчас выглядит. И вот, она умирает.
Пустота внутри наполняется горечью и злостью. Поцеловав ее холодный лоб, решительно поднимаюсь и, задыхаясь от слез и ненависти, иду к выходу.
— Спокойнее Антон. Держи себя в руках. Если сорвешься, то уже никому не поможешь, разве что немцам. — Голос в голове отрезвляет, и злость, как шипящая гадюка, прячется где-то внутри.
— Я спокоен. — Ответа не последовало, да и мне не хотелось говорить. Сейчас нужно найти Володю, узнать обстановку. Хотя и так видно, что все очень хреново. Немцы, словно играя на нервах, периодически постреливают из минометов. Чтобы мы не расслаблялись, значит…
— Антон! Постой! — Окликают меня. — Привет. Вернулись? — Леха стоит, опираясь на палку, нога выше колена перевязана тряпкой, сквозь которую проступает кровь.
— Ага, вернулся. А Володя где? — Хорошо что я встретил Алексея, сам бы не нашел никого в этом хаосе.
— В окопе он, встал за первого номера ПТР, пойдем, я к нему как раз и иду. — Леха, несмотря на рану, все еще пышет здоровьем — Сейчас фрицы полезут. — И он, перекинув автомат за спину спросил, — а бойцы мои где?
— Погибли. — Рассказывать обстоятельства некогда, поэтому отвечаю односложно.