— Меня зовут Оксана, — без церемоний протянула ему руку женщина, Борис тут же её пожал. Он видел, что она всё ещё еле держится: в глазах стоят слезы, а сама готова сорваться в любую секунду. Нужно было занять её разговором и заодно выяснить, что здесь происходит.

— А тебя как зовут, парень? — При этих словах мальчик ещё сильнее прижался к Оксане, отвернулся и спрятал лицо. — Ты чего меня боишься? Я для тебя не опасен.

— Это Кириллка, — женщина ласково погладила паренька по голове. — Наш старшенький.

Тот выглянул, посмотрел сначала на неё, потом на Бориса. Это длилось не больше пары секунд, но у Бориса возникло стойкое ощущение, что его рассматривают как экспонат. Он и сам был не прочь разглядеть Кирилла получше. По всей видимости, у парня начинался переходный возраст, его черты менялись, становясь чуть более жесткими. Лицо с угловатым квадратным подбородком окаймляла странная череда шишек, напоминавших растущие у оленят рожки ещё не прорезавшиеся сквозь кожу. По две таких шишки были в верхней части лба и у висков. Его покрытые по всей длине короткими волосами уши были неестественно острыми и длинными, раза в полтора длиннее обычных. Жесткие густые черные волосы перемешивались с ярко-зелеными вихрами. Если бы Борис встретил этого паренька до того, как лег в криокапсулу, пожалуй, не на шутку испугался бы, или подумал, что это костюм для Хэллоуина.

Внезапно Борис сам себе улыбнулся, ведь его собственный вид был сейчас ненамного лучше: торчащие из тела трубки автоаптечки, рубленые раны, изодранная одежда, кожа в красных, розовых и фиолетовых брызгах своей и чужой крови. Полупрозрачный розовый желеобразный гель на месте раны.

— Вот и познакомились. Не могу сказать, что день у меня задался. Я рад, что вы живы, и я вас встретил, — Борис снова улыбнулся, стараясь сделать это наиболее дружелюбно. — Давайте вместе выберемся отсюда, а потом уже разберемся, что происходит?

— Ты согласен предстать перед советом деревни после того, как мы покинем лабораторию? — Тон Оксаны подсказывал, что отказ её не устроит. Впрочем, Борис был не против. Совет деревни. Мало ли деревень в округе. Это не худшее, что с ним может произойти.

— Да, конечно. Кирилл, ты поможешь мне освоиться? — Голос Бориса чуть дрогнул. Он хотел сказать это весело, а получилось слишком наигранно. Настолько, что мальчик нахмурился. Затем прохрипел что-то нечленораздельное и, в конце концов, очень серьезно кивнул.

— Не расстраивайся, Кирилл, всё получится, — Оксана погладила его по голове и повернулась к Борису. — А ты на него не налегай, не может он сейчас говорить. Переходный возраст у него, геном меняется, тело перестраивается.

Оксана заметно преображалась, обращаясь к Кириллу. Было похоже на материнскую любовь, но более открыто и сосредоточенно. Вероятно, сейчас она проецировала на этого паренька все свои надежды, все чувства, которые отдавала тем мальчикам и девочкам, которые лежали на полу. Он принимал все это с молчаливым согласием.

Борис опасался спрашивать про детей, чтобы не вызвать вспышку неконтролируемого проявления горя у Оксаны. Важнее было выяснить, что происходит вокруг, чего стоит бояться и на что рассчитывать. Он понимал, что сейчас его главная слабость — недостаток информации, как и безоружность.

— Расскажите мне, что это за твари? Это бывшие сотрудники лаборатории? Что здесь случилось? — Оксана подняла ладонь в универсальном останавливающем жесте. Так много вопросов крутилось в его голове, что он не мог задавать их по одному. Женщина взяла за руку Кирилла, подошла к стене и села, прижав его к себе. Оксана сжимала его в объятьях так, что было понятно: она нуждается в нем больше, чем он в ней.

— Странно слышать такие вопросы, у тебя что, память отшибло? Эти твари — зомби, инфицированные. Как ты их не называй, но не знать, что они такое, невозможно. Мы сражаемся с ними последние пятьдесят лет. И так ли тебе важно, что с ними случилось? Главное — бей в голову или в шею. Там, где раньше был установлен нейроинтерфейс — сердце работы наномашин.

Борис тихонько сполз по стенке и сел, абсолютно ошарашенный. Война. Война, последние пятьдесят лет. Все, кого он знал и любил, вероятно, давно мертвы. Он слышал эту цифру от интерфейса рядом с криокапсулой, но до последнего не хотел верить в неё.

Оксана продолжала рассуждать о зомбированных, или, как их политкорректно называли, инфицированных, зараженных. Питаемые наномашинами живые ткани сохранялись практически вечно. Наномашины консервировали человека внутри тела, перехватывали управление всеми функциями организма. В состоянии спячки такие твари могли ждать десятилетиями, если не веками.

Они получали все необходимые компоненты для пищи из окружающей среды, а те, которых не хватало, регенерировались за счет внешних источников энергии. Их метаболизм был в сотни раз совершеннее человеческого, они не производили отходов и, строго говоря, даже не выдыхали. Пока существовал внешний источник, они могли жить, если это можно назвать жизнью.

Мозг зараженных полностью контролировался наномашинами, обеспечивая обработку необходимой информации. То, что оставалось, нельзя было назвать даже инстинктами. Защита своей территории, питание неподконтрольными, не относящимися к собственному кластеру.

Люди превратились в удобный инструмент для внешнего управления. В сете образующих ботов, у которых были даже свои центры обработки — контролеры, напрямую соединенные с системой проводным интерфейсом-поводком.

Борис слушал очень внимательно, каждый факт упорядочивал то, что он видел. Зараженные компьютерным вирусом, зараженные наномашинами. Первое, что приходило в голову: почему наномашины, если они вышли из под контроля, просто не переработали всю Землю в серую массу? В обучающих роликах, которые он смотрел на службе в прошлой жизни, было объяснение запрета на нанобомбы. Вышедшие из-под контроля нанобомбы могли переработать всю землю в себя менее чем за неделю. От этого не помогали никакие средства. Единственным способом остановить пожирание был отказ от создания такого оружия. Но здесь этих зараженных была масса, а значит, вариант с распространением наномашин и внедрением их в посторонние объекты был нерационален. Здесь было что-то другое.

Он продолжал слушать, а сам вспоминал жизнь до всего этого, до криокамеры. У него самого был нейроинтерфейс: его имплантировала страховая компания, когда он устраивался на контрактную службу. Крайне ограниченный функционал наномашин, используемых в его версии, ограничивался мониторингом состояния здоровья и его поддержкой, ни о какой консервации и вечной жизни даже речи не могло быть. Когда вспыхнула эпидемия гриппа И1, у него по счастливому стечению обстоятельств оказался иммунитет.